- Ну, вот и пришли. Здесь твое хозяйство, принимай,— тронул капитан плечо своего спутника.
Спутник командира роты был невелик ростом, узок в плечах и, если бы не изрядно помятые лямками вещевого мешка погоны с маленькими звездочками младшего лейтенанта, вполне сошел бы за мальчишку, случайно попавшего на фронт, каких в ту пору солдаты ласково называли «сыном полка».
Увидев начальство, в ход сообщения, где остановились офицеры, протиснулся старшина, молодцевато вскинул руку под козырек, доложил капитану, что на участке вверенного ему взвода никаких происшествий не произошло.
На слово «вверенного» он нарочно нажал, покосившись на новичка.
— Вот ему докладывай,— показал командир роты на младшего лейтенанта.— Он теперь твой взводный, понял?— И добавил: — Вы тут разбирайтесь, что к чему, а я пойду к себе.
И ротный зашагал по ходу сообщения в тыл, если можно так назвать те две-три сотни метров, которые отделяют землянку командира подразделения от переднего края.
Отойдя несколько шагов, он обернулся, махнул рукой младшему лейтенанту:
— Примешь взвод — позвони! Сказал еще что-то, но тот не расслышал, потому что слова заглушил близкий взрыв мины. — Фриц с прибытием вас поздравляет, товарищ младший лейтенант,—съехидничал старшина, глядя, как поведет себя под обстрелом его новый командир.
На это взводный ответил вопросом: — Хорошо ли укрыты от обстрела люди?
«Ишь ты,— подумал старшина,— о солдатах вроде заботится, а сам, небось, только и думает, как бы до блиндажа добраться».
У старшины, помощника, командира взвода, были основания относиться к новичку с неприязнью. Дело в гом, что страдало его самолюбие. С приходом младшего лейтенанта он прощался с мечтой самому сделаться командиром взвода и надеть офицерские погоны. От природы человек неглупый, он, конечно, понимал, что с его тремя классами образования, без специальной подготовки эта мечта несбыточная.
Но сердце говорило другое. Да разве прикажешь ему, сердцу-то? Глядя на своего нового начальника, на его тонкую, почти мальчишескую шею с острым кадыком, на стриженую голову с оттопыренными ушами, старшина с обидой думал:
«Был бы мужик, как мужик, а то так, одна видимость. Не признают его солдаты. Вот его предшественник был; лейтенант Самойлов, царство ему небесное, мертвых в атаку поднимал. А этот, должно, и голоса-то подать как следует не может. Наплачемся мы с ним».
— Чего стоим, старшина? — улыбнулся взводный.— Веди, показывай хозяйство. Да фамилию-то свою скажи, имя, отчество. А моя — Мухин. Николай Мухин. Младший лейтенант протянул руку старшине, взял его большую шершавую и горячую ладонь, крепко тряхнул.
— Мосин моя фамилия,— ответил старшина,— Иван, а по батюшке Федорович. Его привлекла улыбка взводного — широкая, простая. Видно, человек чему-то радовался, и радовался от всей души. Особенно хороши были в тот момент его глаза: светлые, лучистые. Такие бывают лишь у добрых людей с чистой совестью. Только сейчас старшина разглядел на шее своего нового командира глубокий синеватый шрам.
«Успел, знать, парень побывать на фронте, понюхать пороху»,— догадался он. И это расположило его к маленькому взводному. Ход сообщения, подобно извилистому ручейку, вливался в глубокую, полного профиля траншею. Ее стены были искусно укреплены плетнем из ивовых прутьев, чтобы не осыпались.
«Деловой, видать, во взводе народ, раз под носом у немцев сумел соорудить такое»,— подумал младший лейтенант. Заметив любопытство, которое проявил командир к стенам окопа, старшина пояснил:
— Есть у нас один умелец, землячок мой,— золотые руки у солдата. Инженер, да и только. А блиндаж какой он с товарищами отгрохал — крепость! Ни один снаряд не возьмет.— В голосе помкомвзвода звучала гордость за своего мастерового земляка.
— Вот только малограмотный, а то бы далеко пошел. Порядок во взводе понравился новому командиру. Его помощник, видно, хорошо знал свое дело. Пулеметы находились в исправности и, кроме дежурных, стоявших на удобных площадках, были надежно укрыты в специальных нишах. Винтовки и автоматы солдат вычищены. Да и люди выглядели не очень утомленными окопной жизнью. Все на них было подтянуто, где надо, заштопано.
Выслушав доклады командиров отделений о наличии личного состава и боеприпасов, взводный пошел к блиндажу отдохнуть. Ночью он хотел побыть в траншее, чтобы самому посмотреть, откуда враг ведет обстрел, где у него огневые точки. Здравия желаю, товарищ младший лейтенант,— перед взводным стояла девушка с двумя лычками на погонах. По брезентовой сумке с красным крестом; он понял, что это санинструктор. Она была почти "одного роста с ним, круглолицая, розовощекая, с маленьким, чуть-чуть вздернутым кверху носиком. Пухлые губки сложены сердечком — вообще ничего особенного, если бы не большие карие глаза, в которых так и прыгали искорки-бесенята.
— Валя,— девушка первой протянула руку взводному. — Коля,— неожиданно для себя ответил он и почему- то покраснел. Девушка засмеялась. Взводный растерялся. Он не знал, как вести себя с ней: то ли сделать санинструктору замечание за фамильярность в обращении с командиром, то ли продолжить шутливый разговор. Так ничего и не придумав, офицер открыл дверь в блиндаж.
Тут ему еще раз пришлось убедиться, что сделан он руками мастера. Мастер, видимо, орудовал одним топором, но и пол, и потолок, и стены были отесаны не хуже, чем рубанком. Этим же незатейливым плотницким инструментом были сделаны удобные двухэтажные нары, застеленные свежей соломой и какой-то пахучей травой.. Солдаты, отдыхавшие в землянке, встали, приветствуя офицера. Николай Мухин чувствовал, что они рассматривают его с откровенным любопытством и настороженностью. От этих взглядов взводному стало как-то неловко и неуютно... Поздоровавшись со всеми за руку, младший лейтенант попросил показать, где ему разместиться. Его обращение понравилось солдатам.
— Вот тут, товарищ младший лейтенант, за занавесочкой,— отдернул ширму из плащ-палатки щеголеватый солдат в отглаженной бог знает чем гимнастерке. Рядом с обгоревшей железной кроватью командира, принесенной из соседней деревни, на обрубке дерева притулился телефонист. Для удобства он привязал трубку куском бинта к уху и сейчас вызывал «Розу».
- И почему это связисты любят именовать свои позывные «Фиалками», «Ромашками», «Снегирями», «Окунями»? Не потому ли, что с детства милые сердцу названия хоть чуть-чуть, на минутку, отвлекают от военных будней, заставляют позабыть, что где-то здесь, ;рядом, свистят пули, рвутся мины, льется кровь? Наконец «Роза» отозвалась.
Телефонист стал деловито передавать «наверх» сводку:
— Семечки на исходе,— осипшим голосом говорил он невидимому абоненту.
— Огурцов подкиньте, хвосты за ними уже вышли. Там, на другом конце провода, понимали, что речь идет о патронах и снарядах, а вот о «хвостах», очевидно, понятия не имели, потому и переспрашивали:
— Какие «хвосты»?
— Да с дугами, тумак.
— С какими еще дугами?
— Да лошади, чтоб тебе пусто было!.. Младший лейтенант велел вызвать командира роты, доложил, что взвод принял, все в порядке.
— Слушай,— предупредил его капитан,— я давеча не успел сказать: гости к тебе собираются, оттуда, «сверху ». Предстоит работа. Так, чтоб как штык был. Понаблюдай за фрицем повнимательнее. Разведай систему огня да погляди, где проходы в проволочном заграждении лучше сделать, понял? Ну, будь.,.
— Что ж,— сказал сам себе взводный,— понаблюдаем, а на счет прохода... Дело это серьезное.
Августовская ночь была темна и прохладна. Зябко передернув плечами, взводный набросил на себя плащ- палатку и медленно пошел по траншее. Было тихо, лишь где-то на флангах, сонно бормоча, изредка переругивались пулеметы да иногда со змеиным шипом над вражеской траншеей ракета, словно зловещий огненный меч, вспарывала черное брюхо неба. На миг она освещала нейтральную полосу, сплошь изрытую воронками, проволочные заграждения, спирали Бруно с навешанными на них консервными банками, и так же неожиданно, как и появлялась, гасла.
Враг не дремал. Это еще больше насторожило командира взвода. В нескольких шагах от него, прислонившись спинами к стенкам траншеи, на корточках сидели два солдата, курили махорку, степенно разговаривали. «Как в колхозной конторе»,— подумал младший лейтенант, В темноте он не различил лиц солдат. Лишь когда кто-либо из них делал сильную затяжку, огонек цигарки освещал кончик усов беседующих.
— У меня жена, как огонь,— с какой-то особой теплотой в голосе рассказывал один.
— Бойкая? — участливо переспросил другой. — Нет, не бойкая — рыжая. Может, за эту самую рыжесть я ее и полюбил. А уж детей она мне наворочала — перед самой войной седьмой родился. Теперь ему два годика с лишним. Жили мы в колхозе справно, зарабатывал я куда с добром...
— Да, Семеныч, руки у тебя золотые. Глядишь, как ты топором орудуешь,— диву даешься. Не зря тебя солдаты «инженером» прозвали. А ты что, только в плотницком деле мастак или еще какое ремесло знаешь?
Взводный понял, что перед ним тот самый мастеровой солдат, о котором говорил старшина, и решил:
«Раз солдат в саперном деле разбирается, махну-ка я сейчас с ним к фрицевой колючке. До утра далеко, глядишь, удастся сделать проход в проволочном заграждении, а попутно мины обезвредить. Не сегодня-завтра бой. Каждый бугорок на ничейной земле надо знать».
Итак, решение было принято окончательно. Взводный послал собеседника «инженера» предупредить старшину: в случае чего, прикрыть его огнем, а заодно принести саперные ножницы. Желание командира лично пойти в разведку не удивило Семеныча. Ему, бывалому солдату, не раз приходилось сопровождать начальство в таких вылазках.
Поспешно докурив козью ножку, придавив окурок каблуком, он спокойно сказал, словно собирался не к самому носу вражеских пулеметчиков, а на прогулку:
— Ну что ж, товарищ младший лейтенант, пойдем, коли надо.
И добавил:
— Сам-то можешь мины снимать?
— Могу, Семеныч, могу,—кивнул взводный.
—Этим делом заниматься приходилось, да и в училище добрую муштру прошел.
— Когда только успел? — удивился старый солдат и вздохнул:
— Ему бы.сейчас с девками шуры-муры крутить, а мне бы на печке лежать, а мы вот, будто ужи какие, поползем, да еще неизвестно, вернемся ли назад. Эх, война, война, черт бы тебя забрал!..
Мины стали попадаться на полпути к вражеской траншее. Первым нащупал «сюрприз» младший лейтенант. Тщательно обшаривая впереди себя землю руками, он вдруг укололся об острые проволочные усики.
«Эска»,— понял взводный. И по его спине от затылка до пяток пробежали мурашки. Он-то знал, что эта мина, пожалуй, самая коварная. Стоит задеть взрыватель, она выскочит из земли и оглушительно разорвется в воздухе, осыпая все вокруг шрапнелью. Несколько секунд понадобилось младшему лейтенанту, чтобы обезвредить «прыгающую смерть». Вскоре он снял еще несколько мин и вплотную подполз к проволочному заграждению. Рядом, памятуя о том, что сапер ошибается только раз в жизни, неторопливо вывинчивал взрыватели Семеныч.
Так они очистили от мин довольно широкую полосу перед проволокой. Теперь предстояло сделать главное: бесшумно прорезать проход в колючке и замаскировать его. Переждав, когда погаснет очередная ракета, разведчики принялись за дело. «Чик» — щелкали ножницы. «Динь» — чуть слышно отзывалась проволока. И так час за часом — «чик-динь», «чик-динь»... Лишь ненадолго пришлось прервать работу, когда, видно спросонья, вражеский пулеметчик на всякий случай пустил по проволоке, по банкам, висящим на ней, длинную очередь. Рой злых свинцовых пчел пролетел совсем низко над головами замерших разведчиков.
К утру, когда на небе одна за другой стали гаснуть звезды, довольно широкий проход в проволочном заграждении был прорезан и замаскирован. Назад ползли быстро, бок о бок. В траншее разведчиков ждали.
Старшина поднес Семенычу стопку водки, кто-то свернул ему цигарку. Взводный пить отказался, только спросил, не звонили ли «сверху». Старшина ответил, что никто не звонил, и крепко-крепко пожал младшему лейтенанту руку. Ледок, который образовался в первые минуты их встречи, был окончательно растоплен. Это здорово обрадовало молодого командира. Он знал цену солдатского признания. Радовались и солдаты. Ведь, может, завтра бой, а проход в чертовой колючке готов — жертв меньше будет. Глубоко вдыхая прохладный утренний воздух, взводный медленно шагал по траншее. На душе было спокойно и легко. Так всегда бывает, когда человек выполнит большую, очень нужную и трудную работу.
У блиндажа он услышал звуки баяна. Несильный, но приятный баритон негромко пел популярную фронтовую песню: Горит свечи огарочек, Гремит недальний бой... Пел тот самый щеголеватый солдат, который удивил взводного своей аккуратной свежей одеждой, будто не был он — вот уж который месяц подряд — в окопах, а собирался в город, в увольнительную. Сейчас солдат сидел с баяном в руках в белой нижней рубахе. Его уже выглаженную гимнастерку держала в руках санинструктор Валя. Она пришила свежий подворотничок и, откусывая нитку, лукаво и задорно улыбнулась взводному. У младшего лейтенанта почему-то защемило сердце, и ему очень захотелось, чтобы Валя пришивала сейчас подворотничок не этому солдату, а ему. Увидев на кровати поверх соломы большую охапку пахучей полыни, Мухин с радостью подумал, что ее, очевидно, нарвала и положила сюда Валя.
Но вошел старшина, заметил младшего лейтенанта с веточкой духмяной травы в руках и сказал:
— Это я от блох положил. Здорово, говорят, помогает. А у нас в окопах этого зверья — пропасть. Если бы коптилка горела чуть поярче, старшина заметил бы, как до самых корней волос покраснел его молодой командир. Взводный долго не мог уснуть. То ли нервы, до предела натянутые в ночной вылазке, никак не могли успокоиться, то ли пряный запах полыни, напомнивший ему совсем недалекое детство, не давал сомкнуться векам. Лежал, ворочался, думал... Вспомнилась и прошла мимо взора вся недолгая и не очень радостная жизнь.
Отца с матерью кулаки порешили из обреза в 30-м году, когда они рука об руку возвращались ночью с собрания. И никого больше не осталось из родни у семилетнего Кольки в большом сибирском селе, что на много верст разбросало свои избы вдоль красавицы речки — Бирюсы.
Добрые люди не оставили в беде мальчонку. Так и ходил он из избы в избу: где покормят, где обогреют. Жилось несладко. Оттого и рос хилым и слабосильным.
А когда подошло время идти учиться, определили Колю Мухина на житье к школьной сторожихе, глухой сварливой, но сердечной старухе. Мальчик учился лучше всех, кое-кому помогал решать задачи, за что получал то шаньгу, то калач. Когда в селе был создан колхоз, летом в страду работал до седьмого пота, работал упорно, зло, до ломоты в суставах. А вскоре появился у подростка суконный костюм, добротные сапоги и даже велосипед — премия за ударный труд. Школу закончил в грозном 42-м году.
Посмотрел на аттестат, на котором внизу мелкими буквами было напечатано: «Пользуется правом поступать в высшие учебные, заведения без экзаменов», вздохнул и тут же написал заявление: «Прошу принять меня добровольно...».
Дальше фронт, ранение, госпиталь, маршевая рота, бесчисленные атаки, опять ранение, курсы младших лейтенантов. Вроде бы невелика важность быть взводным. А если разобраться по-настоящему, взводный на фронте — немаловажная фигура. Порой непосильную тяжесть войны тащит он на своих плечах. В больших и малых штабах разрабатывают хитроумные планы, чертят на картах разноцветные стрелы — все предусматривают до мелочей.
А кто на самом острие стрелы? Взводный. Сумеет он подготовить людей, вовремя поднять их под ураганным огнем в атаку—успех обеспечен. Не поработает с солдатами, не войдет к ним в душу, сам дрогнет в ответственный момент — пиши пропало: притупятся стрелы, а то и вовсе загнутся в обратную сторону. Вот что такое взводный командир. Памятник бы поставить всем, кто командовал на фронте взводами!
...Незаметно Мухин задремал, но спать не пришлось — позвонил командир роты:
— Слышал о твоей выходке, в другой раз наказал бы. Но сейчас — молчу. Завтра вечером предстоит работа. До зарезу нужен язык. Разведку боем проведем малыми силами —твоим взводом и группой полковых разведчиков. Вас поддержат минометчики. Сейчас буду у тебя — встречай... Остаток дня прошел в хлопотах. Взводный договаривался с минометчиками и разведчиками о связи и сигналах, уточнял секторы обстрела, проверял оружие, беседовал со старшиной и командирами отделений. Ночью вместе с разведчиками вел наблюдение за противником, засекал огневые точки. Затем еще раз обошел свой участок, побывал у минометчиков. Они разместили свои «трубы» совсем рядом, в овраге у ручья.
Ушел отдыхать только тогда, когда окончательно убедился, что все в порядке. Томительные минуты перед атакой, нервы людей, вышедших на исходный рубеж, напряжены до крайности. В этот момент солдаты и ведут-то себя необычно. Вон1 тот, высокий, что на левом фланге, достал из мешка сухарь и с аппетитом его жует. Рябоватый, курносый парень прислонился к стенке траншеи и делает вид, что дремлет.
Семеныч курит одну цигарку за другой...
«А где щеголь, которому Валя пришивала подворотничок?— поискал глазами младший лейтенант.— Да вот он, за поворотом траншеи, и санинструктор с ним. Постой, что они делают? Целуются! — изумился взводный.— Перед самой атакой у всех на виду, никого не стесняясь, и никто на них не обращает внимания...»
— Чах! —чихнул миномет. За ним другой, третий и пошло: «Чах! Чах! Чах!».
Черные султаны разрывов окутали вражескую траншею как раз там, где был проделан проход в колючей проволоке. Четверть часа длился огневой налет, но эти минуты многим показались вечностью. Все с нетерпением ждали ракету — сигнала атаки. И, наконец, дождались. Оставляя едва заметный дымный след, она косо прочертила небо, вспыхнула ненадолго и погасла. Первыми на бруствер выскочили разведчики.
— Не отставай, ребята! — крикнул взводный, и ловко выбросил себя из траншеи. Услышав позади дружный топот, понял: «Поднялись, пошли, родные!». Что произошло дальше, Николай Мухин помнит, как сквозь сон. Яркая рыжая вспышка ослепила его, какая- то сила, будто доской ударила по груди, отшвырнула в сторону. В висках тонко-тонко запели комарики: «Пи-и-и-и». 182 Очнулся младший лейтенант в глубокой старой воронке. Шумело в ушах, ломило спину и голову. Ощупал себя, ...е радостью убедившись, что кости целы, на теле ни царапины. На душе стало легче: «Счастливо отделался, знать немного контузило. А что там, как атака? Взяли ли «языка»?» С трудом выглянул из своего не очень-то надежного укрытия.
Откуда ему было знать, что атака не удалась. Хотя и заскочили разведчики во вражеский окоп, но нарвались на кинжальный огонь пулеметов и еле унесли ноги. Взвод Мухина, оставшись без командира, под руководством старшины старательно прикрывал их отход и по сигналу зеленой ракеты теперь отступал сам. Мухин ничего этого не знал. Сейчас он смотрел на запад, в сторону вражеской обороны. При косом свете лучей заходящего солнца увидел и оценил работу минометчиков, сумевших расширить сделанный им проход в колючей проволоке.
Во вражеской траншее с обвалившимися стенками словно все вымерло. Но Мухин по опыту знал, попробуй он выбраться из воронки или даже приподнять повыше голову, как тотчас же раздастся пулеметная стрельба. Его внимание привлекло что-то повисшее на растерзанных взрывами обрывках проволочного забора. Приглядевшись, он увидел солдата и узнал его. Это был тот самый солдат, с которым целовалась Валя перед атакой. Солдат лежал на спине и, казалось, смотрел в небо. Его лицо было суровым и спокойным. Даже мертвым он был красив.
Лишь когда совсем стемнело, младший лейтенант покинул свое убежище и сразу нос к носу столкнулся с Валей. Санинструктор ползла к вражеской проволоке.
«За ним,— догадался взводный.— Надо помочь девушке, не оставлять же ее одну в такую минуту».
Вдвоем волоком, на плащ-палатке, вконец измучившись, они притащили убитого к своей траншее. .— А ведь я подумал: тебе каюк, когда увидел рядом разрыв мины,—удивился капитан, глядя на Мухина.— Кто-то за тебя молится, младший лейтенант. Жаль, что не удалось захватить ни одного, даже самого паршивого, фрица. А взвод ты поднял хорошо, молодец! В санбат пойдешь или как? Мухин ответил, что никуда идти не собирается, контузия легкая и чувствует он себя нормально. — Ну, что ж, тогда отдыхай,— махнул рукой командир роты.
— А поиск все же придется повторить через денек-другой, когда фрицы успокоятся.
«Вверху» на этом настаивают. Вот только надо что-то придумать, как лучше проход в колючей проволоке сделать. Поразбрось-ка мозгами. Потом доложишь. Ну, будь... Дав людям отдохнуть, взводный собрал у себя в землянке младших командиров, пригласил и Семеныча. Стричь проволоку ножницами признали сейчас нецелесообразным, даже невозможным: фриц не даст возиться несколько часов под самым его носом. Теперь будет глядеть в оба. Выручил Семеныч. Он подал дельный совет — взорвать проволоку.
На длинные доски «инженер» предлагал прикрепить одна к другой противотанковые мины. И этот фугас подложить под колючку. Привязав к чеке одной из мин телефонный кабель, в нужный момент дернуть за него из укрытия. Фугас сработает, и проход будет готов.
— Словно ворота распахнем,—уверял Семеныч.
На этом и остановились. План был одобрен «наверху». Там торопили:
— Давай, давай, Мухин! Язык очень нужен. В случае удачи — всех к награде. Доски с минами удалось заложить под проволоку без шума, незаметно для противника. На нейтральной полосе, метрах в шестидесяти от колючки, Семеныч отрыл окопчик и тщательно его замаскирован Связисты дали сюда «нитку», установили телефон. План операции почти не был изменен. Отменялась только обработка вражеской траншеи артиллерийским огнем. После взрыва фугаса — сразу атака. Впереди — полковые разведчики. Взвод Мухина их прикрывает. Сам взводный должен сидеть с Семенычем в окопе и ждать команды. А когда проход будет готов, присоединиться к атакующим.
Снова потекли минуты напряженного ожидания. На рассвете в окопчике зазуммерил телефон. В трубке щелкнуло, ровный, спокойный голос полковника произнес:
— Приготовиться! И через несколько секунд:
— Дергай! Семеныч сильно рванул кабель, но, должно быть, перестарался, или связисты, не зная, для какой цели пойдет провод, дали старый, перебитый осколками и ненадежно сращенный. Кабель оборвался, взрыва не произошло. Телефонная трубка недовольно крякнула:
— Что у вас там? Быстро исправляйте повреждение! Семеныч пополз. На его счастье обрыв был недалеко. Солдат связал кабель и похолодел, представив, что было бы, оборвись провод на десяток метров дальше. Немцы наверняка заметили бы человека, и тогда коней...
— Готовы?—спросила трубка.
— Давайте! Семеныч снова потянул кабель —и снова обрыв, теперь уже, видимо, совсем близко к колючему забору, у самого фугаса. Оставалось либо отказаться от выполнения задачи, либо пойти на отчаянный риск. Взводный срывающимся голосом доложил обстановку полковнику. Минуты две ответа не было. В трубке слышно было лишь тяжелое с хрипотцой дыхание командира полка.
— Выполняйте задачу!—эти слова заставили побледнеть Семеныча.
Взводный видел, как от лица старого солдата стала медленно отливать кровь, пока не стало оно белее снега. В эту минуту в душе младшего лейтенанта бушевала буря. Нет, он не удивился строгому приказу. Война есть война, без жертв не обойдешься. Он взвешивал все «за» и «против» — послать ли почти на верную смерть Семеныча или пойти самому. Его смущало одно: имеет ли моральное право он, командир взвода, которому доверено три десятка людей, рисковать своей жизнью во имя жизни другого, сознательно пойти на риск.
Чем больше он размышлял, тем больше убеждался: «Да, имеет такое право». Когда душевное равновесие установилось окончательно, младший лейтенант обнял старого солдата, шепнул: — У тебя семеро, у меня — никого... Через три-четыре минуты над вражеской обороной взметнулась черная стена взрыва. Высоко в воздух взлетели комья земли, деревянные колья заграждений, обрывки колючей проволоки...
Дрожащей рукой Семеныч снял каску и опустил голову... Глядя на черный султан взрыва, полковник стиснул зубами мундштук папиросы. Не знал он, что этот взрыв долго будет ему сниться по ночам, заставляя обливаться холодным потом. Николая Мухина подобрали на нейтральной полосе черного, опаленного. Он не видел друзей, склонившихся над ним, не видел, как волокли ошалевших пленных фрицев разведчики, не почувствовал поцелуя санинструктора Вали, хотя этот женский поцелуй был первым в его короткой жизни. Он не чувствовал и не видел ничего, потому что его уже не было.
Иногда жители небольшого городка, каких много на западе России, видят на скромном солдатском кладбище пожилого седоусого человека. Он приносит цветы к обелиску, на котором среди многих фамилий можно прочитать «Младший лейтенант Николай Мухин».
