В купе нас было двое — полковник запаса Иван Степанович Константинов и я. Курьерским поездом мы ехали в Калугу на слет ветеранов дивизии, освобождавшей город в годы войны. Задумавшись, оба смотрели в окно на проносившиеся мимо деревни, реки, перелески. Словно подрубленные, падали назад телеграфные столбы; дома, шатаясь, налезали друг на друга; белые километровые камни то и дело появлялись и исчезали, прежде чем можно было прочесть цифры. И по тому, как яростно клубилась у самых рельс поземка, мы ощущали бешеную скорость, с которой мчался поезд.
— Быстро идем,— заметил я.
— Да. Но, вероятно, еще быстрее летит время,— проговорил мой товарищ.
Мы переглянулись. Широкоплечий и плотный, с большой головой, крепко сидящей на короткой шее, он подошел к зеркалу.
— И когда успел постареть — не представляю. Совсем, кажется, недавно гарцевал на коне...
Мне захотелось узнать его поближе, каким он был в молодые годы. Вообще-то мы знакомы уже давно, еще с войны. В ту пору слава о нем, как о герое, неслась по всему фронту.
— Расскажите о себе, Иван Степанович,— попросил я бывалого офицера.
Мы закурили. Константинов начал свой рассказ. — Юность моя была не из легких. Прошла она в гражданской войне. И, видимо, уже тогда во мне родилась и окрепла жгучая ненависть к врагам Советской власти, которая удваивала и утраивала мои силы в боях за Родину...
Отец Ивана, Степан Максимович Константинов, в прошлом донбасский шахтер, в 1905 году за «бунтарство» был сослан в Сибирь и оставлен на постоянное жительство в селе Арестово, Залесовокого района, Алтайского края, без права выезда. Мать, беременная Иваном, пришла сюда пешком.
Здесь, на Алтае, и родился пятый сын у Константиновых — Иван. А всего у них было двенадцать детей. Жила семья не в самом селе, а за речкой Еловкой, на болоте: кулаки не пустили «каторжника» в Арестово. Степан Максимович выучился сапожному мастерству, приобщив, к этому делу и подраставших сыновей. С утра до вечера батрачили у богатеев, по ночам шили и чинили обувь. Тяжелая нужда не оставляла Константиновых до самой Октябрьской революции.
Степан Максимович, как большевик и революционер, был тут же поставлен председателем Арестовского сельского Совета, и на его плечи легли сложные общественные дела. Старший сын Константиновых, Прохор, тогда же, в семнадцатом году, вступил в большевистскую партию. Со временем коммунистами стали и братья Прохора — Карп, Дмитрий, Иван, Егор.
Классовая борьба бурлила на Алтае. Повсюду свирепствовали колчаковские и кулацкие банды. Поддерживаемые и вдохновляемые иностранной военной интервенцией, они чинили невиданный террор. Битва шла не на 110 жизнь, а «а смерть, ив этой битве за Советскую власть Константиновы были на переднем крае.
— Мне тогда и пятнадцати не было,— продолжает Иван Степанович,— но от отца и старших братьев я не отставал. Всех нас в те дни особенно потрясла трагическая гибель Никиты, и мы дали клятву быть такими, как он,— сильными и бесстрашными.
Подвиг Никиты поистине бессмертен. Колчаковцы в схватке с партизанами взяли в плен нескольких израненных бойцов, среди которых оказался и Константинов. Жестоко избитых партизан бросили в амбар. Вечером, когда Никиту потащили в волость, чьи-то добрые руки в темноте передали ему охотничий нож. Представ перед начальником полиции, известным по всей округе палачом Костюком, молодой Константинов глянул на врага с такой ненавистью, что находившиеся здесь старшина Баев и два колчаковца торопливо подошли к Костюку.
— Где Прохор? — закричал тот.— Не выдашь брата — повесим. Говори!
— Скажу...— глухо произнес Никита.— Все, все расскажу. Только слушайте...
И тут случилось то, чего никто не мог предвидеть. Арестованный прыгнул на полицейского и одним ударом ножа свалил его на пол. Остальные в ужасе оцепенели. А Никита уже подмял старшину, оглушил табуреткой колчаковца и, выбив раму, выпрыгнул в окно. Но здесь его схватили.
— У-у, гады, дорвались!..— простонал он и последним усилием вонзил нож в свое сердце.
Взбешенные колчаковцы подхватили на штыки истерзанное тело и повесили посреди села. Затем, поспешно оседлав лошадей, они помчались в Арестово. Степан Максимович, застигнутый врасплох, метнулся в огород, оттуда — в сад. Скрылись в ночи и Иван с матерью и младшими братьями. А на рассвете они подкрались к повешенному Никите. Потрясенная мать обняла окоченевшие ноги сына и, потеряв сознание, упала на землю. Страшное горе сломило бедную женщину — ее разбил паралич.
В эти дни Прохор, за которым так рьяно охотились враги, находился с небольшим отрядом партизан в соседнем районе. Использовав перешедшего к нему белогвардейца Скрипова, Константинов послал его к колчаковскому командиру с запиской:
«Окружил Прошку. Высылайте подмогу».
«Подмога» не задержалась. Гарцуя на разгоряченных конях, примчались сорок вооруженных кулаков. Банда уже ликовала в ожидании скорой расправы с «Прошкой», не подозревая, в какую западню она попала. Партизаны, скрытно рассредоточившись по селу, ничем не выдали себя. Сам же Прохор, переодетый в форму колчаковокого офицера, с напыщенной важностью принял в волости подвыпившего главаря карателей.
— Молодцы твои ребята! Подоспели вовремя,-—сказал Константинов, идя навстречу гостю — А ведь я-то и есть тот самый Прошка, которого вы прибыли убить...
И Прохор в упор выстрелил в бандита. Это послужило сигналом к атаке. Кулаки были окружены и истреблены. Ни один не ушел. Весть об этом разнеслась по всей округе. А константиновский отряд, пополняясь все новыми добровольцами, громил врага уже в других районах Алтая. Одно лишь имя «Прошки» наводило ужас на бандитов.
Однажды, в 1919 году, бесстрашный партизан с группой верных ему людей прибыл в село Дресвянка, Масля-112 ни некой волости, для проведения митинга крестьян. Враги узнали об этом и напали на партизан. В жестокой схватке смертью храбрых погиб Прохор Константинов. Героя похоронили в родном селе Арестово. На могиле его воздвигнут памятник.
За власть Советов Константиновы сражались не только в Сибири. Один из братьев Ивана — Дмитрий — воевал на Южном фронте против врангелевских войск. Известие о гибели его явилось новым тяжким потрясением для семьи. Потеря трех сыновей ссутулила старого Константинова, убелила волосы, углубила морщины на лице. Но духа его, уверенности в победе ничто не могло сломить. Степан Максимович по-прежнему возглавлял сельский Совет.
Шестнадцатилетний Иван помогал отцу чем мог и как мог. Он создал отряд из молодежи. Юноши и девушки несли в селе патрульную службу, оповещали местных коммунистов о передвижениях белых банд. В одну из неспокойных ночей ребята сообщили Ивану, что кулацкий отряд Рогова бесчинствует в соседних деревнях, с часу на час может нагрянуть и в Арестово. Парень метнулся домой предупредить отца, но было уже поздно. Банда ворвалась в село, окружила дом Константиновых. К счастью, председатель сельсовета успел скрыться. Избитого плетью Ивана привели к Рогову, хорошо знавшего всю родословную этого паренька.
— Большой стал, а ведь совсем недавно пешком под стол ходил,— процедил Рогов сквозь зубы.— Говори, где отец?
Весь в ссадинах и кровоподтеках, юноша с трудом держался на ногах.
— Молчишь, ублюдок... Так вот тебе!..
Брызжа слюной и теряя самообладание, Рогов начал хлестать беззащитную жертву. Иван корчился, вскрикивал от жгучей боли и всё сильнее приседал, пока не подкосились ноги.
— На гриву его! — бросил злобно Рогов. Иван знал, что «грива» — это расстрел, но ему было уже все равно. От страшной боли туманился рассудок. Он не помнил и не чувствовал, когда и как оказался в полутемном сарае среди таких же смертников, каким стал сам. Собираясь с мыслями, Иван долго не мог сообразить, о чем шептали ему на ухо. Наконец понял:
— Есть подкоп... Понимаешь, есть подкоп, но узкий. Ты молодой, пролезешь...
Засветилась надежда на спасение, и юноша окончательно пришел в себя. Раздумывать было некогда. Превозмогая боль, Иван с помощью товарища пополз к стене, где имелся подкоп. В это время звякнул засов, открылась дверь и в сарай бросили еще одного избитого до полусмерти. Оглянувшись на арестованного, Иван невольно вскрикнул. Это был его отец.
— Признал, змееныш, кровного папашу,— оскалился один из тех, кто приволок старого Константинова. Вскоре снова открылась дверь. У входа стоял сам Рогов, окруженный дружками. Двое из них подхватили бредившего Степана Максимовича и вынесли из сарая. Рогов неспеша переложил плеть в левую руку, чтобы освободить правую. Затем выхватил из ножен шашку и на глазах у окаменевшего от ужаса Ивана тремя неловкими ударами отрубил старику голову. Кровь, бившая из рассеченной шеи, забрызгала солому, сапоги и брюки карателей.
— То же самое будет и с тобой,— проговорил Рогов, вытирая клинок о седые волосы снесенной головы.— И большеглазого Егорку, твоего братца, придушим. И с Карпом рассчитаемся...
— Атаман! — послышался вдруг_ тревожный зов с улицы.— Скорее, атаман, беда!..
Повсюду начался переполох. Выяснилось, что в село ворвался 232-й Коммунистический отряд во главе с Ки-рилом Светлаковым. Банда, застигнутая врасплох, была наголову разгромлена. Только один Рогов чудом унес ноги...
Шли годы, и разбушевавшаяся Сибирь стала постепенно входить в свои берега.
— Ну вот, пожалуй, и всё,—закончил рассказчик. Потрясенный трагической и героической историей семьи Константиновых, я какое-то время сидел не шелохнувшись. А Иван Степанович продолжал жадно курить. Его полное, гладко выбритое лицо как-то сразу осунулось, постарело. Человек находился во власти далеких воспоминаний.
— А что же было дальше? — спросил я. Константинов, помолчав немного, будто припоминая что-то, продолжал:
— Трудно было, особенно сразу после гражданской войны. Мне в то время едва семнадцать исполнилось, а я уж был главой семьи. На моем иждивении находились парализованная мать, младший брат и сестренка. Приходилось с утра до вечера работать у кулаков, чтобы прокормиться. А потом, с годами стало легче. Начали создаваться сельскохозяйственные артели и товарищества. В нашем селе родилась коммуна «Заветы Ильича» и меня выбрали председателем. Потом учился в высшей коммунистической сельскохозяйственной школе, работал заместителем директора МТС по политчасти, секретарем райкома партии. Нападение фашистской Германии заставило меня, как и миллионы других советских людей, снова взяться за оружие...
В это время поезд остановился. Мы прибыли в Калугу. В гостинице на улице Театральной царило необычное оживление. Возбужденные люди в мундирах и в штатском, звеня орденами и медалями, обнимались, громко говорили. В Калугу съехались ветераны 12-й гвардейской Пинской Краснознаменной ордена Суворова сибирской стрелковой дивизии, освобождавшей город четверть века назад.
«Эту дивизию, действующую на Западном фронте, отличает исключительная стойкость и решительность,— писала газета «Известия» в те далекие дни.— Обороняя Тулу, она вместе с другими частями перешла в начале декабря в наступление и за короткий срок проделала славный победный путь до Калуги. Каждый населенный пункт, а их на пути было больше 100, немцы оставляли после упорного и жестокого сопротивления. Но ни разу не дрогнули бойцы, ни разу не уступили своему девизу: «Вперед и только вперед!».
В боях за Калугу командир дивизии предпринял ряд блестящих по смелости и дерзости операций, делающих славу его доблестным бойцам».
И вот теперь, спустя двадцать пять лет, благодарная Калуга чествовала своих освободителей. Улицы и площади города были украшены флагами, лозунгами и транспарантами. Всюду происходили трогательные, волнующие своей сердечностью встречи.
Среди гвардейцев, толпившихся в гостинице, были и мы с Иваном Степановичем. Вскоре к нему подошел седой человек с многочисленными орденами на кителе. Друзья обнялись, крепко и неловко по-мужски расцеловались.
— Степаныч, родной!..
Встреча была бурной.
— Да, чуть не забыл, там к тебе по телефону непрерывно звонят. Подойдем к администратору.
— Кому я мот понадобиться? — удивился Константинов. — Не знаю. Видать, какой-то даме. Сказала: в семь вечера придет. Кажется, Чекина.
— А может, Черская?—заволновался Константинов.— Не Наталья ли Черская?
— Точно так! Вспомнил — она.
— Бог мой, да где же ты раньше был! Значит, в семь, говоришь?..
И Константинов заторопился к себе в номер. Он грузно сел в кресло и глубоко задумался, перебирая в памяти события давно минувших дней.
...Шел декабрь 1941 года. Бои гремели на дальних подступах к Калуге. Противник, закрепившись в поселке Полотняный Завод, оказывал наступавшим войскам ожесточенное сопротивление. Овладеть населенным пунктом помог кавалерийский эскадрон старшего политрука Константинова. Конники скрытно обошли поселок и ударили по гитлеровцам с тыла. Завязались уличные бои. Иван Степанович с ходу врезался в скопление немцев и шашкой зарубил офицера. Снова взмах клинком, и второй фашист упал под ноги взмыленного коня. Еще удар, еще... Порубленные гитлеровцы валились в снег. А невдалеке несколько немецких солдат набросились на спешенного конника. Воин, отбиваясь шашкой, пятился к забору. Старший политрук увидел это, метнулся к товарищу на помощь.
Кто-то крикнул:
— Берегись!..
Константинов на миг запечатлел краснощекого немца, целившегося из пистолета. Припав к шее коня, кавалерист ткнул в гитлеровца клинком, как пикой, и проскочил к забору, где минуту назад отбивался конник от наседавших фашистов. Но было уже поздно — немцы его убили.
Самоотверженно сражался эскадрон. Однако враг, 116 имея численный перевес, начал одолевать кавалеристов. И только вовремя подоспевшие стрелковые роты, атаковавшие поселок, сломили упорство противника. Он был разгромлен. Двадцать три фашиста уничтожил Константинов в Полотняном Заводе.
Наступление продолжалось. Фронт подходил к Калуге, томившейся под пятой оккупантов. Завязались бои на юго-западной окраине Калуги. Испытывая страх перед ночными действиями атакующих, гитлеровцы подожгли город. Деревянные домики пылали, и от багрового зарева по ночам на улицах и площадях было светло, как днем.
В Калуге снова отличился эскадрон. Зацепившись за юго-восточную окраину города, он вместе с пехотой, танками и артиллерией начал продвигаться к вокзалу. Немцы дрались ожесточенно. Отдельные кварталы и улицы переходили из рук в руки по нескольку раз. В одном из полуразрушенных домов Константинов развернул план Калуги, чтобы разобраться в сложившейся обстановке. В это время ему доложили, что прибыли девушка и мальчик, просятся к командиру. Их ввели.
—Мы от Аксенова,— сказала девушка, уставившись на Константинова большими глазами.— Можем указать, где находится немецкий комендант города.
— Ведь он вам нужен! — задорно проговорил подросток, выступивший вперед.
— Ты не ошибся. Он нам, действительно, нужен,— с улыбкой ответил старший политрук.— Спасибо вам, мы сделаем как надо.
Штаб-квартира коменданта оказалась недалеко. «Посланцы Аксенова» не сообщили ни своих имен, ни адреса. Они, словно дети, взялись за руки и быстро удалились, Константинов долго смотрел им вслед. Образ девушки четко врезался в память кавалериста. Черные вразлет брови, большие карие глаза, опушенные густыми ресницами, слегка смуглое худощавое лицо, алые, будто покрытые суриком припухшие губы. На плечах поношенное серое пальто, обута в подшитые валенки. Забывшись, конник вспомнил родную Сибирь, свою семью и почти такую же юную, как эта девушка, молодую жену Клавдию.
Вспомнил самого себя семнадцатилетним неугомонным парнем, люто ненавидевшим всех, кто выступал против Советской власти. Вспомнил родных Ш братьев, отдавших свои молодые жизни за Родину. Что-то общее было в судьбах их, Константиновых, и этой девушки-разведчицы с подростком. Будто по эстафете одно поколение передало другому верность Октябрю, безмерную любовь к Отчизне, мужество и отвагу в борьбе с врагами.
«Что же я медлю?» — спохватился Иван Степанович. Связавшись по телефону с командиром дивизии, он доложил о местонахождении штаб-квартиры немецкого коменданта. Генерал справился, уточнены ли полученные сведения. Да, разведка подтвердила донесение молодых калужан. Ну что ж, надо немедленно действовать.
— Внезапным налетом овладеть штаб-квартирой,—приказал командир дивизии.
— Захватить документы. Коменданта доставить живым.
Резиденция гитлеровского наместника надежно охранялась усиленной ротой эсесовцев. Кавалеристы изучили все подходы к дому, тщательно разработали план действий. С наступлением ночи они спешенные, без коней, атаковали врага сразу с двух сторон. Группа захвата ворвалась в дом. Комендант, отстреливаясь из пистолета, распахнул окно и прыгнул в темноту.
Константинов предвидел это. Поэтому он установил наблюдение за домом. Первым, кто увидел выпрыгнувшего из дома фашистского генерала, был сам Константинов. Он выстрелил в коменданта, но промахнулся. «Уйдет гад, уйдет»,— подумал с тревогой старший политрук и бросился за гитлеровцем. Догнав немца, наотмашь рубанул по плечу. Хотел ранить, но не рассчитал — сабля скользнула к шее, и начисто отсеченная голова упала в сугроб.
Спустя некоторое время между комдивом и старшим политруком состоялся телефонный диалог:
— Ваше приказание не выполнил...
— Ушел?
— Нет.
- Где же он?
— Погорячился...
— А документы?
— Высылаю нарочным.
— Молодец!
Утром 30 декабря советские войска после артиллерийской подготовки пошли на штурм последней твердыни — Вокзала. Немцы цеплялись за каждый дом. Тем временем на станции в бешеной спешке эвакуировались тылы. Но не суждено было врагу безнаказанно уйти. Захвачены насыпной вал, проходящий у вокзала, железнодорожные мастерские, машиностроительный завод. Разгромленный противник в панике заметался, бросая эшелоны, технику и оружие.
Город был полностью очищен от врага. Калуга навсегда стала свободной. Тысячи жителей вышли на улицы встречать своих освободителей. А спустя несколько дней в дивизию на фронт прибыла делегация трудящихся Калуги. Среди гостей была и та чернобровая девушка, которая помогла разгромить комендатуру,—Наташа Черская. Она работала в городе телеграфисткой.
Перед отъездом из дивизии калужане торжественно вручили Ивану Степановичу его боевую шашку с дарственной гравировкой на эфесе: «В боях за Советскую Родину 15/XII 41 г. в районе Полотняного Завода старший политрук Константинов И. С. этим клинком уничтожил 23 фашиста». На лезвии шашки были надписи от Калужского обкома партии и облисполкома, а также от генерала Белова.
Обо всем этом, до мельчайших подробностей, вспомнил полковник Константинов, сидя в кресле у себя в номере. Грузный, слегка ссутулившийся под тяжестью лет, он не слышал и не чувствовал бурного пульса гостиничной жизни. Перед ним, как в калейдоскопе, прошла его собственная жизнь. Воспоминания прервал стук в дверь. На пороге появилась элегантно одетая девушка.
— Вы к кому? — опросил ее Иван Степанович. Он был поражен. Перед ним стояла девушка, похожая на Наташу Черскую. Те же черные брови вразлет и большие карие глаза, опушенные густыми длинными ресницами. То же почти детское смуглое лицо с проступающим на щеках румянцем. Такие же слегка припухшие губы. Будто и не было двадцатипятилетней разлуки!.. Иван Степанович удивленно глядел на девушку и не верил глазам своим. Несколько секунд они, полные напряжения, молча смотрели друг на друга. Первой пришла в себя девушка. Смущенно улыбнувшись, она проговорила:
— А мама там, в вестибюле...
И только теперь полковник понял, в чем дело.
— Значит, вы дочь Наташи? Как же вас звать?
— Галя.
— Галя... Очень милое имя. А меня Иваном Степановичем нарекли.
— Я сразу узнала вас,— радостно сказала девушка. — По рассказам мамы узнала. Она часто говорила мне о вас.
— Да что же мы стоим?—спохватился Константинов.— Где мама?
— Она там, в вестибюле,— повторила Галя. Взявшись за руки, пожилой офицер и девушка устремились по коридору.
— Мама!
— Наташа!
Крикнули они в один голос. Навстречу им торопливо шла стройная женщина. Нет, это была уже не та Наташ а — годы сказались. И все-таки для матери взрослой девушки явно молода, скорее назовешь ее старшей сестрой. Она по-прежнему была хороша собой. Иван Степанович, сияя весь, устремился к Черской.
Не будем говорить, что за встреча состоялась между старыми друзьями. Волнующих свиданий здесь в тот день было столько, что вряд ли кто-нибудь обратил внимание на еще одну трогательную сцену. Обнявшись, они втроем пошли по коридору.
В номере, за чашкой чая, потекла их бесконечная беседа.
Бойцы вспоминали минувшее...
— А где же та шашка, которую помните, мы вручили вам, Иван Степанович? — опросила Наташа.
— Как не помнить! В 1943 году я был ранен и прибыл на лечение в один из госпиталей в Новосибирскую область, где до войны работал секретарем райкома партии. Товарищи узнали, что при мне именное оружие, и попросили оставить шашку в районе. «Будет она у нас переходящей,— сказали они.
— Какой колхоз выполнит свой план досрочно, тот и получит на хранение бесценную боевую реликвию». Так дар трудящихся Калуги остался в Сибири. И где бы я ни воевал потом, всюду получал известия, в каком колхозе находится шашка. А после войны она снова возвратилась ко мне. Ныне именное оружие экспонируется в Музее боевой славы Сибирского военного округа.
Таковы они, судьбы людей и оружия.
