Леонид Константинович, выросший в небольшом рабочем поселке при железной дороге, часто ездивший с отцом в детстве на покос близ аула, а после студентом побывавший во многих деревнях на уборке урожая, знал деревенский быт, нравы сельчан... Двери ранее там на запорах не держали. Кража — это чрезвычайное происшествие, полгода с удивлением о нем судачить будут в ближних и дальних селах. Теперь и по деревням ворья развелось! 
Крадут — лошадей, коров, овец, гусей и даже куриц. Другие, неведомые ранее в селах лихе дела твориться стали. Потому-то с такой опаской смотрит на него мужик.
— Здравствуйте, — сказал губернатор, подходя к нему.

— Ну, здравствуй, — с настороженностью отозвался тот. Губернатор с улыбкой и участливостью в голосе:
— Ну, как тут у вас дела? Как живете теперь? Признал ли мужик губернатора — трудно сказать, но по вопросу и по тому, с какой интонацией он был задан, понял, что перед ним большой начальник. Это его не смутило, а успокоило. Выпустив из руки вилы, он сплюнул себе в ладонь, ткнул в нее окурок, загасив его таким способом, — ответил с недовольством и даже упреком к вопрошателю:
—А-а-а, что теперь делать?! Какая теперь жисть!.. Всё развалили. Им всё до ручки...
— Раньше вы где работали? — спрашивает губернатор. Мужик:
— Чего — где? Тут же. Скотником.
— А теперь — кем?
— Кем же еще? Хе-хе... Скотником... Не директором же!
— Ну так чем же вам раньше лучше было?
— Как чем?! — мужик от огорчения даже отвернулся и в стену плюнул. — Раньше нас боялись! Союз был большой, крепкий. А теперь — не боятся. И он еще спрашивает!

Из глубинной сутеми скотного двора появился другой мужик с совковой лопатой в руках:
— Вы Прокопия Егоровича больно-то не слушайте. Он извечно с брюзжанием. — Слышал, должно быть, весь разговор губернатора с товарищем своим. — Я вот считаю, что лучше стало. Далее замечательно!

Губернатор с удивлением ему:
— Почему — замечательно?
— А как же! Летом на севера съездил, машина у меня своя. Вернее, осенью прошлого года... Двадцать кулей клюквы набрал. Продал в Омске. Денег у меня никогда столько не было. Надо просто не лениться, и всё будет хорошо.
Мужик на соломе еще сердитее заплевался:
— Балабол! Я не о себе говорю. Мне что? — на жизнь хватает. Я Берлин брал. А теперь... э-э-э, — передернул «треух» на другое ухо. — Такую страну... что ранее весь мир — с уважением, потому как боялись! Теперь, смотрю телевизор, какая-то там плюгавенькая Швеция, которую плевком до смерти зашибить можно было... Или та же Германия... Сосед, Яшка Шредер, на днях туда укатил. «Чхал, — говорит, — я на вас здесь с большой немецкой кучи». «Это неметчина-то, — говорю ему, — большая куча?! Тьфу!» А он: «Вам-де скоро здесь капут будет!»

Мужик взялся за вилы, вытянул их из соломы и вновь с силой воткнул туда же: «Ладно, Яшка, — я ему, — посмотрим еще».

Вновь шуршит под колесами дорога, будто разговор с ними какой ведет. Накатывает спереди на машину серая струя асфальта, стремительным ручейком бежит под капот. Справа, видно через боковое стекло, как убегает назад полукружьем земля с тучными нивами, огородами, строениями, блескучими извивами Иртыша.
В голове губернатора свежо впечатление от встречи с двумя сельскими мужиками-животноводами. Размышляет: который из них ближе к правде, вернее, ближе ему по духу? Решить трудно.

Тот, что на соломе с вилами, — мыслитель. Державник. Не за себя, за всю страну болеет. И, может, больше, чем какой-либо там, в Москве, член правительства.
«Хы, — усмехается губернатор его словам. — «Раньше нас боялись!» Прав ведь мужик. Силу уважают. Так уж наш мир устроен. Подумали бы об этом в «непримиримой оппозиции», чем радоваться каждому нашему затруднению, злорадствовать, раскалывая общество, ослабляя этим его.

Такой парадокс: люди, что возглавляют оппозицию, выходит, ниже, мельче в делах и помыслах — несмотря, что в десять раз образованнее этого мужика в треухе.
Второй — прагматик. Он быстренько сориентировался, применился к новым обстоятельствам: «Ранее я в руках столько денег не держал!» И вспомнилось удивление директора Оглухинского совхоза: «Как это в деревне оказаться без работы?! Не хочешь на общественной, своим делом займись». Вот съездил мужик — вероятно, в отпуск — за клюквой. Не провалялся на диване, не пропьянствовал: семье — достаток. И сам довольнехонек: всё, мол, прекрасно!

Такие два характера, две противоположности, опять усмехнулся, — как у Гоголя в «Женитьбе» — соединить бы в одном человеке мыслителя с прагматиком: то-то бы индивид получился! Хоть в президенты избирай!»

После совещания с руководителями хозяйств глава Черлакской районной администрации предложил губернатору поужинать у них.
— Нет. Не могу надолго задерживаться, — попытался отнекаться губернатор.
Ельцов, глава администрации Черлакского района, крупнотелый, дебелый, улыбка во всё лицо, в голосе — настойчивость, за руку губернатора взял:
— Да мы на скорую руку... Дорога у вас дальняя. Поужинаем чем Бог послал.

Освоился, осмелел Александр Алексеевич Ельцов. Помнит хорошо губернатор первую встречу, то бишь беседу с ним. Он, Ельцов, из бывших военных. После 16 лет военной службы в отставку вышел в чине капитана.

На «гражданке», когда приметил его губернатор, Ельцов работал директором районного объединения «Хлебокомбинат». Сам Ельцов так рассказывает о первой беседе с губернатором:

«3 декабря 1991 года — звонок из области: приглашает на собеседование губернатор. Я никогда в жизни не беседовал с таким высоким начальством. Когда работал управляющим отделения совхоза, приезжал как-то к нам Манякин. Он меня и не заметил, проходя мимо.
Ну, приезжаю, кабинет главы Администрации на третьем этаже. Откровенно говоря, поджилки трясутся.
Он, Полежаев, встав из-за стола, идет навстречу, руку протянул для здравствования... Я ощутил теплоту его рукопожатия. Хотя в коленках дрожь не утихла. Он, Полежаев, как я тотчас понял, большой психолог. Улыбнулся и говорит: «Ты не робей...» — сразу перешел на «ты». Мне это очень понравилось: такой высокий руководитель и так запросто...
Успокоился немного. Сели за стол — один против другого.

Расспросив обо всем, предлагает мне возглавить администрацию Черлакского района и что я должен выставить свою кандидатуру, когда будут выборы районных глав.
Говорю ему: «Я не занимал такие высокие должности. Боюсь: справлюсь ли?» Он: «Не бойся, помогать буду». Пока, до выборов, назначил меня главой района.

После, на выборах, я выставил свою кандидатуру, может, больше потому, что претендента на этот пост хорошо знал: карьерист в худшем смысле этого слова. От него добра району не будет. Стоящие руководители отказались избираться — испугались.

И вот уже более десяти лет работаю... Клянусь чем угодно, что он, губернатор, не только ни разу не отказал в помощи, но я ни одного окрика от него не слышал; в разговоре, кроме добрых советов — ничего.

Лишнего, конечно, никогда у него не просил и просить не буду, потому что кроме Черлакского на нем еще 31 сельский район, город Омск. Поэтому добрым отношением ко мне не злоупотребляю. Да он и ко всем другим всегда с пониманием.
Даже вот такой случай был... Как-то по приезде губернатора к нам, в Черлак, пришел к нему Михалычев Степан Степанович — такой прожженный провокатор: подковырнуть губернатора замыслил, чтобы завести...

Годков этому Михалычеву под семьдесят. Этакий заштатный анонимщик. Борец, как он о себе говорит, за справедливость. Хотя сам по себе всю жизнь непорядочным был. Из тех, которым чем хуже дела в общественном хозяйстве идут, тем для них лучше... Он любой властью недоволен.

Но главное — сам вор! Где он только ни работал — везде наследил нехорошо.
При советской власти во все комиссии лез, чтобы поживиться.

И в народный контроль, где можно с кого-то содрать... Тогда дефицит товаров был — он торговлю проверять возьмется...
Писал анонимки на трех секретарей райкома. С прокуратурой воевал. Я на него в суд подавал за клевету.

И вот пришел он к губернатору: решил испытать его...
Леонид Константинович его сразу раскусил. Но что интересно. Михалычев этот с ним поговорил, позадавал каверзных вопросов... Почувствовал силу характера — и нигде никогда о нем ни слова, и анонимок не писал...

Понял, что этот человек ему не по зубам. От губернатора исходила такая уверенность, духовная сила, что закоренелый анонимщик почувствовал: бороться с этим человеком бесполезно — во вред лишь себе.

И что же Леонид Константинович? Он даже не остался к этому провокатору безучастным. Узнав, что у него погибла дочь и остался сиротой ее ребенок, сказал мне: помоги с квартирой. Ребенок не виноват — дети за родителей не отвечают».