У губернатора — посетитель. Необычный. Обычные приходят с просьбами: дай! дай! или — помоги... Этот — с требованием. Требует не для себя, а ради благоденствия державного.
— Прихлопнуть! — лопатистой, в старческих морщинах, ладонью по столу шлепнул. — Вот так! И — баста... Ранее, при их власти, рыкни бы кто на того же Похитайло или, не дай Бог, на Манякина, хуже того — на Колущинского — они бы, — пожилой посетитель вновь прихлопнул по столу ладонью, — так бы тебе рыкнули, что мало не показалось. Эти сегодняшние брехуны, как блохи бы, прыснули — только их и видели, в щели бы забились.

— Не то время, Сергей Николаевич, — говорит с мягкой улыбкой губернатор, хотя в глазах грустинка и как бы согласие с собеседником. — Демократия у нас. Свобода слова...
— Раньше оно тоже так говорилось и писалось, а спробуй на самом деле...

Губернатор ему:
— У нас — на самом деле...
— Хы! — хыкнул в ответ старик.
Сидели они за длинным столом друг против дружки. Старик был в черном пиджаке, при галстуке, грудь увешана боевыми наградами — ордена, медали: неплохо, видать, воевал в Отечественную.

По изможденному лицу можно дать ему где-то лет под восемьдесят или даже за восемьдесят, но глаза не примутнены старостью, когда взглянул на вошедших, ясные... И опять наставился на губернатора, в голосе и укор, и недоумение, и тревога:
— Этак жить нельзя! — Вновь поднятую руку, которой собрался пристукнуть по столу, мягко опустил на него, видимо, посчитав, что шибко-то горячиться здесь не совсем ладно будет. — Так мы опять Россию профукаем. В семнадцатом или даже ранее Николашка допустил разномыслие, отсюда — разброд, от него — переворот. В начале девяностых — вновь та же история. Это уже мы с вами, развесив уши, слушали говорунов разных... Хотя согласен: старую власть гнать надо было, потому как измордовала народ. Ну, а что получилось?..

— И что, по-вашему? — на его вопрос губернатор.
— Как что?! — старик аж привстал со стула. — Ерунда какая-то получилась. Припугнули поначалу их. Ну и ладно, мол... Они же всё... Они же палки в колеса, как ранее сами говорили — саботируют всё... Да сами-то они за такой саботаж в концлагерях погноили бы... А им дозволили газетенки выпускать. Этот самый «Красный путь». Читаю иногда...
— Не читайте, — говорит губернатор, с интересом в глазах глядя на старика. В таких, уважаемых за почтенный возраст, еще и при заслуженных в советское время наградах губернатор привык видеть ярых защитников тоталитарного строя. А этот, как видно из его слов, запальчивый и неукротимый противник того режима. И в то же время требует как бы репрессивных мер к недоброжелателям новой власти.

— Почему вы, так не любя диктаторов, требуете использовать их методы?
— Откуда взяли, что я — их методы?.. Видите мои награды, — старик провел рукой по орденам и медалям. — Советская власть наградила. Воевал. Защищал. На фронте — с первого до последнего дня... — Он помолчал. — В тридцатом моих родителей, посчитав кулаками-мироедами, «за болото» угнали. Там они и сгибли. Я у тетки спасся. Она и вырастила. А как растила, спросите? По миру с сумой с ней и ходили. Тогда спросите: почему-де, не щадя себя, защищал эту власть? Так вот—не власть. Она — что? Одна уходит, другая приходит — земля родная остается навеки. Родину я защищал — не власть.

— Допускаю, Родину, — лицо губернатора чуть помрачнело. — Понимаю. Вы, я, многие другие хотим, чтобы Родина для всех...
— Вот! Вот! — воскликнул старик, как-то по-своему поняв мысль, недоговоренную губернатором, — Была нам... всем гражданам ее... матерью, а не злой мачехой. Верно?
— Верно, — согласился губернатор. — Вот мы и хотим сделать ее такой.
— Тогда зачем допускаете такое... Это я вам о газетенках, которые оплевывают всё новое, критиканах этих... Пока им будет дозволено всякий вздор нести... Ведь что только не плетут, лишь бы будоражить народ. А люди наши доверчивые. Для них всякое печатное «лыко — в строку».

— Не совсем так, — возразил губернатор, — вы вот не верите лжи. Другие — тоже. В общем, народ разберется сам: где ложь, где правда. Он по делам судит...
— Если б было так... 
Старик замолчал.

Пригласили меня на днях выступить, рассказать о себе, о жизни... Передача такая на радио, кажется, «Двое в студии». 
Пришел. Двое их - еще один такой тощенький, разговор со мной затеяли. 

«А — Николай Петрович?» — спрашивают.
«Он, — говорю, — парень деловой. Как наслышан, ранее в примитивной мастерской машины «Скорой помощи» делал. Они и до сих пор работают».
«А как он мастерскую организовал?»
«Умом, — говорю, — да талантом своим».

Иван Иванович:
«Почему у меня, к примеру, такого «таланта» не оказалось? Я что — дурак?!»
«Ну, что вы, ребята, — я им, — откуда мне такое знать?..»
Дома уже дошел умом: провокаторы!

Если меня — характера я твердого — сбили с панталыку, заставили в чем-то усомниться, то о других и говорить нечего. С двойным дном они, считаю: вещают одно, а по заугольям — от этой самой оппозиции — народ с пути сбивают.
— Вероятно, — говорит губернатор, — вы не так их поняли. На радио и телевидении работают люди такие же, как и вы, противники старого режима.
Старик отрицательно мотнул головой:
— А Кравец почему там выступает?! Смолин?.. Они такое несут против новой власти, областной Администрации...
— Пусть выступают. Говорят. Они — депутаты. А мы не бывшие чиновники тоталитаризма, чтобы рты затыкать оппозиции.

— Да какая это оппозиция? Клевета и злобность...
— Народ разберется: кто есть кто...
— Народ? Да народом, извините, можно вертеть и так и этак. Он же доверчив очень. И еще хуже забывчив. Вон они, мои сверстники, с плакатами и флагами к каменному изваянию бегут, будто к отцу родному и живому... Ведь у которых из них родители тоже «за болотом» сгинули безвинно. А — бегут! Забыли всё... Была война — много нас добровольцами шло на фронт.

Эти же не Родину бегут защищать!.. Народ наш любит силу. Крепкую, твердую власть уважает. А так — доживем, не дай Бог, опять они обманом, красивыми посулами власть возьмут.

— Больше не возьмут.
— Пусть не возьмут. Так ведь вам нормально работать не дадут. Мешают и будут мешать, где только смогут. Мутить воду они горазды! — Выпустив руку губернатора, пристукнул своей по столу: —Прихлопнуть! Всех этих брехунов призвать к порядку. По всей державе... Тогда дело спорее пойдет... — И пошел к дверям, высокий, стройный не по годам, договаривая на ходу, для себя уже только, что власть должна быть строгой, но не жестокой, главное — справедливой. Конечно, не казнить людей, которые выступают против нее, но и как-то пресекать заведомых демагогов. А прихлопнуть — это не значит, чтоб раздавить людей, как мух. Просто лживые, развращающие народ газетенки, чего с ними рассусоливать — закрыть! 
К чему дозволять всё то, что вредно не только всему обществу, но и отдельно взятому человеку, что-де над «бульварной» прессой, пропагандирующей насилие, срам разный — должен быть какой-то контроль, чтоб дать укорот всему грязному, вредоносному.