Сегодня можно сказать, что нет уже той острой проблемы, которая бы свидетельствовала, что кто-то на грани умирания — я имею в виду предприятия — нету!» — убежденно заключает губернатор.

Почти нечеловеческие его усилия принесли свои плоды.
Пришло осознание заводчанами, что нацеливание их областной Администрацией (надо прямо сказать, через огромные усилия призывов или, точнее, принуждений) делать то-то и то-то — было единственно верным.

Рассказанное выше дает некоторое представление о первых годах «шоковой терапии», как ее понимало и принимало областное руководство.
А что же народ?

Он почти молчал в недоумении, если не считать жиденьких митингов и демонстраций, которые с трудом организовывали коммунисты. Не было, как ранее, злых анекдотов о власти, язвительно-горестных частушек-песен, как в свое время пели с горечью кубанские казаки в ответ на мучительные притеснения русской императрицы-немки Екатерины Второй: «Катарина, вражья маты, шо ж ты наробыла...», — долго пребывая в непонимании и растерянности (шоке), народ, в основном, безмолвствовал.

Третьяков и другие руководители высшего звена областной власти сделали многое, чтобы удержать ситуацию в руках и как-то облегчить участь жителей области.
И все же главная тяжесть тех лет легла на плечи губернатора.

Ему надо было не просто что-то делать; нужно было, во-первых, осмыслить роль власти в новой ситуации, знать наверное, чего хочет народ, в чем больше всего может быть востребована для него новая власть? И видел эту востребованность в максимальном приближении власти к интересам народа (чего как раз и не было).

И все же он старался сделать власть — хотя бы свою, областную — понятной людям.
В выступлениях по радио, на телевидении не уходил от неудобных, острых вопросов, делился своими мыслями со слушателями и зрителями. «Мы видим, — говорил он, — чувствуем и понимаем, какую невзгоду переживает народ...»

...Что мы солидарны с ним и что стараемся сделать всё, чтобы облегчить судьбу каждого и всех в той степени, насколько мы можем поддержать на местном уровне все виды деятельности: и падающую оборонку, и брошенное сельское хозяйство, и загнанную в угол науку, образование, обнищавший учительский корпус.

Он считал, что власть должна быть всегда и везде. В ней нуждается любой человек; каждый руководитель хозяйства, всякая производственная ячейка.

Человек — существо общественное, стадное. Обществу всегда нужен лидер, который мог бы сказать: я знаю, что надо делать, или, хотя бы, я знаю, что тяжело, но надо успокоиться и верить мне.

Он так прямо и ставил вопрос, встречаясь с производственными коллективами: вы верите мне? Люди отвечали (искренне или нет — это другой вопрос): да, верим. И от него требовалось оправдание этой веры: на деле показать, что все его обещания не пустой звук. Если, к примеру, сказал в феврале в телевизионную камеру, что в Таре в день города зажжется газ, он должен был «вывернуться наизнанку», но дать газ именно в этот день... Это только один пример из многих.

Конкретными действиями он старался показать народу дееспособность местной власти, ее серьезность, обязательность. Дать какую-то устойчивость зыбкой платформе, на которой тогда все оказались. И большинство омичей это чувствовало. Все десять шоковых лет перестройки Омск не был бурлящим Кузбассом, возмущенным Приморьем, яростно выплескивающими свое недовольство другими городами России.

Омск, в сопоставлении с ними, жил более спокойно, стабильнее перенес весь этот тяжелейший период, потрепавший экономику.

Хотя был и здесь тот же безудержный рост цен, задержки с выплатой зарплаты... Губернатору приходилось идти на какие-то нарушения, ущемление бюджета, проедание его, чтобы помочь людям оправиться от свалившегося на их головы непонятного кошмара, адаптироваться к новым обстоятельствам.

Надо было дать возможность подрасти молодому поколению, не зашоренному лживой партийной идеологией, которое бы разбивало сомнения и неуверенность старших поколений в лучшем завтрашнем дне. Надо было сохранить школу... Были и другие, не менее сложные задачи.

И было бы их легче решать в единении всего общества.
Однако единства не было. В обществе наблюдался политический раздрай.
К середине девяностых годов консолидировались оппозиционные силы. Сорганизовалась, оправившись от первого испуга, коммунистическая партия.
Убежденные коммунисты поняли, что никто их в тюрьму садить не собирается и, что называется, вышли из подполья.

В Омске организовался обком КПСС, райкомы. Высветилась вновь вся старая советско-партийная номенклатура. Началась более шумная убедительная агитация среди народа, что вот-вот коммунисты возьмут реванш.

Политическая ситуация в стране, действительно, была такая, что обещала им скорую победу. «Не весной, так осенью, — вещала коммунистическая пропаганда, — правительство Ельцина падет и компартия вернется к безраздельной власти».
Первая государственная Дума имела коммунистическое большинство.

На президентских выборах чуть ли не 50% голосов избирателей получил вождь КПРФ Зюганов. Это был, скажем так, протест против проводимой гайдаро-чубайсовской приватизации, которую народ считал грабительской и окрестил — «прихватизация».
Омская оппозиция во главе с компартией встала прочно на ноги: кто же ей может помешать вернуть утраченную власть, бывшим комчиновникам вернуться в свои кабинеты, кресла?

Препятствий почти никаких. Мешает всего один человек — губернатор. Который, как они воочию видели, исповедует демократические принципы реформирования страны... Не связан ничем с бывшим партийным истеблишментом области, не воспитанник местной партийной организации: какой-то случайно приехавший казахстанский строитель, и власть здесь, в Омской области, у него в руках оказалась случайно.
Дело за малым — избавиться от этого губернатора.
Первая попытка была на выборах в 1995 году.

Вторая — осенью 1999 года. Все эти годы действующая Администрация, возглавляемая Полежаевым, работала в жесткой системе противостояния определенной части населения — незначительной, но всё еще безоглядно верящей ушедшему строю.
Да и то — в руках старых чиновников находилась большая часть средств массовой информации: телевидение, газеты.

Это предоставляло широкую возможность публичных нападок на все действия главы Администрации, искажая их, приписывая его действиям антинародную направленность.
В таких условиях слабого губернатора давно бы смяли.

Около Полежаева собралась группа людей, команда, которая разделяла если не его идеологию, то, по крайней мере, его принципы управления, искренне поддерживала его стремление сохранить промышленность, сельское хозяйство, социальную сферу на предельно возможном в таких условиях уровне.

Он не был сторонником гайдаровских реформ — открыто выступал против них. Не был каким-то ярым приверженцем Ельцина. Он старался, в силу предоставленных ему возможностей, максимально смягчить жесткость проводимых в России реформ. Говорил своим помощникам: «Наша задача — протащить область через все эти водовороты, не пробив бортов, не поломав корпус. Надо выйти на «чистую воду», не растеряв до конца потенциал нашей промышленности, экономики».

Эти слова его не были какой-то маниловщиной, они подкреплялись делами.
В 1991 году Администрация разрабатывает и принимает комплексную программу конверсии оборонных предприятий, добивается ее утверждения в правительстве. Хотя от правительства (или правительств — падающих одно за другим) никакой материальной помощи не было, но хорошо уже то, что программа легализуется, обретает законность.
На оборонных предприятиях начинается кропотливая работа по технологической перестройке, освоению первых образцов гражданской продукции.

Это было очень непростое дело, потому что не было в общегосударственной политике даже задатка поддержки перехода оборонной промышленности на освоение новой продукции его ресурсами, мощью. Делалось всё исключительно силами области, в ее интересах.

Сохранить кадры, сохранить интеллектуальный, технический потенциал, дифференцировать оборонное производство, сделать его способным к выживанию даже при отсутствии оборонных заказов — вот цель, которую поставили перед собой губернатор и его команда и которую в какой-то мере ко второй половине девяностых годов достигли.

К тому времени «оборонка», как считает губернатор, пережила уже самый опасный спад и находилась на подъеме. На заводы стали возвращаться люди. Появилась новая продукция: и военного значения — но уже нового поколения, и гражданская.
Свой был взгляд у губернатора на сельское хозяйство. Он с самого начала не верил московским «пахарям» типа Черниченко.

Им в Москве казалось, что только они знают, как надо вести сельское хозяйство в Сибири.
Сколько несостоятельных идей оттуда исходило... («фермер накормит страну» — оттуда).
Люди эти не знали истории российского землепашества, убежден губернатор.
Они, по его мнению, не имеют сколько-нибудь правильного представления, что такое земельная реформа Александра Второго в 1861-1862 гг. Не знают, в чем заключался главный принцип реформы Столыпина. Они отрицают земельную реформу Сталина тридцатых годов (конечно, коллективизация не дала тех результатов, на которые рассчитывали большевики).