Солнце закрыто тучами. Они плотно обложили всё небо.
Беспросветно.
Сегодня трудно ожидать, что вновь проблеснет лучик светила, как это случилось, когда ставили Поклонный крест над погребением невинно замученных.
Чудо — неповторимо.

Морозец не слабеет, хотя и снег пошел из туч. Круглые лепешистые снежинки, плавно кружась, опускаются на землю, на людей, собравшихся подле недостроенного храма.
Многолюдье... Их никто не зазывал сюда обманно — земля слухом полнится: без объявлений и призывов собрался народ, прознав как-то, что этим воскресеньем будут ставить на собор купола с крестами.

Большой тесный полукруг людей. На лицах — не пасмурная тень от низко нависших туч, а, словно невидимо пробиваясь сквозь густую снежную пелену, играет на них как бы тот самый лучик, что осветил крест Поклонный.

«Нет, чудеса повторяются, — думает губернатор, обводя медленным взглядом собравшихся. В многолюдстве этом он не видит толпы. — Собрался народ. Люди. Пусть некоторые из них не совсем еще пробудились от спячки, не осознали еще до конца себя единым народом, спаянным кровью и плотью общих пращуров, братством православия. Некоторые их них не воцерковлены еще, скорее, больше любопытствующих...»

— Пусть даже так, — говорит Феодосий, глядя на губернатора, как бы отвечая на его мысли. — Сегодня человек пришел к храму из любопытства, завтра — не один, так другой — искренне к Богу душой потянется.

Губернатор в душе полностью согласен с мудрым митрополитом. Тот продолжает громко, с горловой хрипотцой:
— Трудно после семидесятилетней бездуховности, насаждаемой бесовской идеологией, вновь осознать себя творением Божьим, принять умом истину, которая греет душу, наполняет её просветленной чистотой, глубокой нравственностью.
На оголенную пясть губернатора плавно опустилась крупная снежинка красоты изумительной: кружевная, многолучевая звездочка.

— Небесное благословение, — говорит владыка Феодосии, имея в виду величественно-торжественно опускающийся на землю, на головы, на плечи людей пухло-перистый снег. Прикрякивает удовлетворенно: —Ведь если при сеянии хлеба насущного идет дождь — мы довольны. Говорим: благословение... — помолчал, продолжил своим грудным напевным голосом: — То в эту пору у нас, естественно, идет снег. — Перекрестился, переведя взгляд с губернатора на недостроенный собор, потом на купола, стоящие на земле, подле которых — кран и пожарная машина с разводной лестницей, рабочие суетятся: — И пусть этот снег будет снегом забвения и всепрощения, будет добрым благодатным зимним покровом на всё то злое и недоброе, чего много еще остается в мире. А мы верим: придет весна, благословенная для нас с вами в это рождество Христово. — Пошел, легонько опираясь на посох, к рабочим у куполов.

 

Всего полтора года назад был заложен храм. И вот — с внешней стороны — осталось установить купола с крестами. Внутренняя отделка потребует еще много усилий.
Ранее на слова владыки, когда только еще медленно разворачивалось строительство собора, что он тщит себя мыслью не только увидеть завершенным его строительство, не только освятить, но и послужить в нем, губернатор сказал: «Послужите, владыка... Первую рождественскую литургию в третьем тысячелетии отслужите в новом храме».
Владыка, взглянув на губернатора несколько недоверчиво, вздохнул, перекрестился: «Слова бы ваши были услышаны Господом нашим Иисусом Христом».

— Почему, владыка, вы — с недоверием?
— Дорогой мой Леонид Константинович, десятилетиями на Руси строились храмы, подобные этому. Ведь, по замыслу архитекторов, он мало в чем будет уступать храму Христа Спасителя в Москве. А в Сибири единственным будет.
— Храм Христа Спасителя, — сказал губернатор, — действительно, строился всей Россией почти полвека. Восстановлен же — за несколько лет.
—Там — Московская патриархия, правительство Москвы, пожертвования со всей России...
— Построим, владыка, — в голосе губернатора нет ни тени сомнения. — Седьмого января две тысячи первого года будете вести в нем Рождественскую службу.
Поверил или нет его словам Феодосии — ничего не сказал, взглянул только добро большими глазами на губернатора, благодарный хотя бы уже за добрые слова его.
Снежинка на руке губернатора растаяла, прозористой капелькой-слезинкой сверкнула...
Он почувствовал, как повлажнели глаза его, когда, оторвав взгляд от растаявшей снежинки, увидел сквозь медленно опускающиеся на землю хлопья снега столь же медленно поплывший в небо первый купол и многих людей, павших на колени и осеняющих себя крестными знамениями.

 

Что было за этими повлажневшими глазами в душе губернатора?.. У каждой с глубоким умом и сильным характером личности несколько особенный, свой Бог, в том смысле, что если Создатель един для всех, то воспринимается, чувствуется каждой недюжинной душой разно.
Губернатор не ВЕРИЛ в Бога, просто ЗНАЛ, что Он есть, что человек без Бога — тварь смердящая.

Его умилило это коленопреклонение людское подле храма. А ведь когда началось возрождение епархии, намечалось строительство храмов, было сомнение: пойдут ли люди в них? Совершится ли, как он говорил, «второе крещение Руси»? Теперь губернатор видел, что совершается; можно сказать, что совершилось уже.
А с чего начиналось...

Владыка Феодосии в конце этого лета сказал в беседе с губернатором: «Когда я приехал в Омск и увидел Свято-Никольский казачий собор, восхитился: «Какой несказанной красоты храм в самом центре Омска!» Меня огорчили: «Владыка, это не храм Божий, а Органный зал Омской филармонии». Еще с большим огорчением узнал, что Омск оказался городом совершенно бездуховным. Знаю, что вера искоренялась безбожниками по всей России. Но в Омске богоборство проводилось с особой жестокостью. Если сопоставить даже с соседней Тюменской областью.


Там сохранилось 94 храма; конечно, большинство без крестов, без куполов, использующихся под всякие хозяйственные нужды, а то и прямо атеистические очаги: избы-читальни, клубы... В Омской области оставалось только шесть храмовых строений. Остальные взорвали, разобрали. Местостояние их с землей сровняли, чтобы стереть всякую память о них. А ведь Е богоспасаемом граде Омске до прихода к власти безбожников было около пятидесяти храмов... Не пощадили даже великолепнейший уникальный Успенский кафедральный собор, о котором архитекторы вспоминают как об одном из красивейших храмов не только в России, но и в мире...

— Трудно поверить услышанному, — продолжал Феодосии, — уразуметь, что это была месть городу зато, что Колчак, возглавивший белое движение против нашествия слуг сатаны, сделал его на очень короткое время третьей столицей России... — говоря всё это, владыка покачивал изумленно головой с прихмуренным лицом, и просветлело оно, когда он не в похвальбу себе, а в торжество учения Христа, стал перечислять, что сделано в Омско-Тарской епархии за неполные десять лет. — Было шесть храмов, стало сто четыре прихода. Кроме того, открыто Духовное училище, которое дает нам семь-восемь священников ежегодно. Семьдесят два батюшки имеем. Но этого мало. Народ потянулся к вере. Жаждет...

 

В каждом селе должен быть храм Божий, в нем, естественно, священник. А для того, чтобы «вырастить» священника, нужен немалый срок. Проблем у Церкви еще много, но решаем... с Божьим промыслом и вашим вспомоществованием. — Смотрит на губернатора благодарными глазами. — Сейчас у нас четыре монастыря... В Ачаирский женский Крестовый монастырь, построенный, как вам ведомо, на месте бывшего концлагеря, на костях невинных мучеников, идут и едут паломники — как вы и предсказывали (польстил), — не только из Омска, но и из других городов Сибири, Казахстана...

Приходят туда, чтобы помолиться о спасении душ всех невинно замученных христиан, за воинов, сложивших головы на бесчисленных полях брани.
Опускается снежок из туч. Кружась, мягко ложится на землю. Плывет в небо, чуть покачиваясь, главный купол Христорождественского собора.

 

Алексей Иванович Казанник подошел, сказал тихим голосом:
— Не ожидал я, Леонид Константинович, такого... — Окинул глазами густое полукружье коленопреклоненных и совсем немногих стоящих на ногах людей. — Чтобы столько миру пришло... Конечно, кто-то из простого любопытства. Но те, что на коленях... — И будто проникнув в мысли губернатора, как бы засвидетельствовал, подтвердил их верность: — А ведь с чего начинали...