Село Оглухинское — в триста пятьдесят дворов—ухоженное. Дома добротные. Газифицированы. Директор — Анатолий Федорович Колмаков — средних лет мужчина, крупный, с приятным, на вид добродушным лицом.
Человек он думающий, хозяйственник расчетливый, рачительный, искренне радеющий за общественное хозяйство. Руководитель умелый. Более двадцати лет руководит совхозом «Оглухинский», теперь закрытым акционерным обществам «Оглухинское». Ранее был назначен, теперь—избран. Оглухинцы проголосовали за него почти единогласно.
Губернатор уважал рассудливых, преданных делу людей, хорошо умеющих это дело делать. Ему было интересно поговорить с такими людьми, от которых можно услышать что-то новое, полезное для тебя. Колмаков был именно из таких.
Анатолия Федоровича отыскали на зерновом току, который был пока без зерна. Бетонные площадки чисто выметены. Из длинного, свежепобеленного строения, должно быть, хранилища для зерна доносятся приглушенные стуки. Ближе его в высоком кубастом строении громыхает железо.
Увидели подле этой постройки, внешне похожей на небольшой асфальтовый заводик — наверное, зерносушилка, — Колмакова, который о чем-то горячо беседовал (как после выяснилось) с заведующим током. А что горячо — было понятно по его энергичным жестам. Увидев вышедших из машины губернатора и начальника облсельхозуправления, Анатолий Федорович поспешил им навстречу. Широкое румяное лицо его расплылось в приветливой улыбке. Подошел, жмет руку тому и другому с явным удовольствием.
Говорит со всей откровенностью:
— Леонид Константинович, не примите слова мои за угодливость. По всей правде говорю. Ранее секретари обкома дороги к нам не знали. Да и, сказать со всей откровенностью, не хотелось, чтобы знали...
Если от руководителя района приходилось прятаться, потому как, наезжая, что у нас было хорошего — он не видел, не хотел видеть. Старался недостатки отыскать, чтобы головомойку задать. На такую уж установку были все они настроены: что-де ты будешь за начальник, если не найдешь в хозяйстве недостатков, за которые можно и надо отругать... Ну а если, не приведи Бог, самая большая областная шишка заглянула... — Не договорил, рассмеялся коротким смешком.
Губернатору немного неловко от его слов. В голове стоит: может, и обо мне позаглазно нечто подобное, как о бывших руководителях районного или областного звена?..
Не у Колмакова, так у других которых этакое худое о нем в голове, а то и на языке... Не хотел бы оставить, создать такое мнение о себе, потому что знал наверное: не заслуживал. В каждом хозяйстве, где бывал, искал он всегда что-то новое, хорошее, полезное не только для себя, но и для того, чтобы передать это новое другим. «Головомоек» никому не устраивал. Не тот был теперь характер.
Дай здравый смысл подсказывал: будь к человеку с пониманием; выслушай, разберись во всем, если можешь, дай добрый совет, поддержи, ободри приветливым словом — это подействует лучше всякой «головомойки». Когда перед тобой, разумеется, «нормальный» человек. Ну, а на отъявленного шалопая, прирожденного бездельника — и то и другое бесполезно тратить. Как ни жестоко звучит, от таких надо просто избавляться. Как? Тут однозначного ответа нет, да его и быть не может. Смотрит пристально в глаза Колмакова. Он, губернатор, отменный физиономист. Повидав столько людей — от бомжей, бывших зэков до высших должностных лиц в столице — поработав, пообщавшись с теми и другими, постиг, научился по внешним малозаметным проявлениям понимать, видеть внутреннюю сущность человека.
Анатолий Федорович, видел, без лукавства с ним. Надо сказать, что распознал его открытый, бездвуликостный характер с первой встречи.
И теперь вот, приметив на его руке часы с надписью «От губернатора» (такие часы он вручал руководителям, простоявшим во главе одного хозяйства более двадцати лет), — носит подаренные часы: это убедительный признак, посчитал, неподдельного уважения к нему Колмакова.
Для многолетнего директора совхоза не ахти какая ценность часы. Не одни, надо думать, валяются в каких-либо ящичках-шкатулках. А эти — носит. Значит, по-настоящему дорог ему подарок губернатора.
Спросил нарочито равнодушным голосом, как бы для уточнения только, не его ли люди километрах в десяти от Оглухина в сторону Тюкалы сено заготавливают? Смотрел какое-то время на недоуменное лицо Колмакова, добавил более строгим тоном, что есть среди них пьяные... тракторист-стогометчик, скирдоправы... На что Анатолий Федорович обеими руками отмахнулся: «Нет-нет! Насчет пьянства — у нас строго. Это, скорее, Малиновские или красноусовские Тюкалинского района».
И, поняв по лицу губернатора, что тот полностью ему верит, заговорил о самом сейчас для него насущном...
Подозвал стоящего в отдалении завтока, представил его губернатору и Белевкину:
— Вот, стало быть, заведующий всем этим, — широко повел рукой, — токовым хозяйством, Иван Иванович, с высшим инженерным образованием. Тут у нас столько техники сложной, что без хорошего специалиста — никак. Только что решали с ним вопрос, как лучше наладить приемку и подработку зерна.
— До нового зерна далековато еще, — сказал с провокационным умыслом губернатор и глядит настороженно на директора.
Тот чуть было руками не всплеснул:
— Что вы, Леонид Константинович! Недаром есть присловица: телеги делают зимой... Мы и так немного запаздываем.
Губернатор улыбнулся, довольный своей прозорливостью, потому как и предвидел — почти слово в слово был ответ хозяйственного Колмакова. Спросил, уже без подвоха, ну и как он готовится к приему урожая, что нового есть у него?
Анатолий Федорович позвал высоких гостей пройтись с ним по токовому хозяйству. Водил, показывал, рассказывал, иногда сетовал, что техника по подработке зерна стареет, а новой приобретают недостаточно — цены кусаются.
Показав на строение, что походило на асфальтовый завод, указал, что да, это действительно завод, но по изготовлению из свежескошенного сена гранул (губернатору же увиделось оно зерносушилкой); что агрегат этот пускать в работу они больше не намерены: кормов выдает с гулькин нос, хотя и очень ценных, но затраты на топливо непомерно велики, так что овчинка выделки не стоит. Вот-де маракуем с Иваном Ивановичем, под что приспособить строение.
Зерносушилку тоже в работу пускать накладно.
— А если осень с дождями? — спросил губернатор.
— Думаем и об этом, — на лицо Колмакова набежала тень. — Маракуем вот с завтоком...
Тот пришел ему на помощь:
— В помещении для изготовления гранул монтируем дополнительные сортировочные линии. Они и сортируют, и сушить будут хорошо. Бывший скотник переоборудовали под зернохранилище. Сквознячок отменный там можно создать. А то и принудительную вентиляцию... Такая сушка много дешевле топочной будет.
— Достаточно ли этого? — усомнился губернатор.
— Для очень дождливой осени маловато, — согласился Анатолий Федорович. — Заводскую, типовую сушилку всё же будем держать в готовности.
— Влажное зерно молено прямо с поля на элеватор, — попробовал подсказать губернатор. — У них там и сортировка, и сушка на современном уровне.
— Думали и над этим, — поскреб за ухом директор, — посчитали: невыгодно. Больно уж много берут за одно хранение. А если с сортировкой и сушкой — убыток один от урожая получим.
— Так уж и убыток! — не согласился с Колмаковым Виктор Яковлевич, до этого не спускавший внимательных глаз со своего бывшего сотоварища.
Ранее, когда Белевкин был директором совхоза «Коммунист» в Соляном, Колмаков и другие руководители хозяйств наезжали частенько к нему: было чему поучиться у Виктора Яковлевича. Сейчас Колмаков смотрел на Белевкина с недоверчивостью, не усматривая в нем начальника облсельхозуправления. За двадцать с лишним лет работы директором совхоза повидал он разных сельхозначальников. И каждый был для него этакой глыбищей, способной любые вопросы решить. Белевкин, как понимал, во многом ограничен. Да и смотрится он как бы не на своем месте. Директор из него был лучше. Зря согласился так высоко скакнуть.
После осмотра зернового тока, скотных дворов задержались на некоторое время в кабинете директора, увлекшись интересной беседой.
Леонид Константинович спросил Колмакова, как тот относится к фермерству.
Анатолий Федорович, подняв к потолку глаза, немного призадумался. Вероятно, что вопрос этот был для него трудным. Ответил с некоторой уклончивостью:
—Леонид Константинович, я отношусь к любому делу положительно, если оно приносит пользу... Пусть это и фермеры... У нас центральная усадьба далеко за триста дворов. Четыре отделения... и я знаю людей. Приходишь к одному, смотришь на его стол: и грибочки, и творог со сметаной, и шматок сала, и яички, пирожки, редиска... Может, только бананов нет. Но мы без них столетия прожили. А к другому приходишь — на равных оглухинских землях живем, той же природой пользуемся — пусто на столе. Я, директор, до сих пор корову держу, чтобы выпить стакан хорошего свежего молока.
Рассуждения Колмакова губернатору нравились.
— Я буду хороших, рачительных хозяев, — сказал он твердо, — всячески поддерживать: и в становлении фермерства, и в налаживании общественного хозяйства. Вы только сами ничему не препятствуйте... Хочет кто в фермеры — пусть идет, не держите, не насилуйте человека. Он сам рассудит, если с головой здравой, где ему лучше, к чему у него душа лежит.
— Так, если с головой здравой... — Колмаков на это губернатору. У него, как и у большинства талантливых руководителей, болела душа не только за хозяйство, которым руководил. — Я вам ведь не просто так о двух разных столах... — Посмотрел на губернатора: внимательно ли слушает? Убедившись, что тот с интересом к его словам, продолжил горячее, убедительнее: — Это я как бы о кадрах в общественных хозяйствах. Ну и фермерах — тож...
Я не сторонник какой-то однобокой идеологии, однако верно говорил товарищ Сталин, что кадры решают всё. Два соседних хозяйства, как и два соседних двора. Одно крепко стоит на ногах, другое — на боку лежит... Никчемного руководителя я определю по его подворью... Что за руководитель, если не имеет ничего у себя на подворье? — Помолчал, собираясь с мыслями. Продолжил, усиленно двигал бровями: то собирая их узкими дугами у переносья, то вздымая на лоб — жизнь круто меняется. И надо коренным образом менять отношение к разболтанности... Для чего сегодня придумали безработицу? Да разве на селе можно быть безработным?! Если не участвуешь в коллективном труде, занимайся своим делом... хозяйством. — Усмехнулся как-то неопределенно: — Богатым можешь не стать, горбатым — обязательно. Но не безработным. Им — только лодырь!.. Сельский труд тяжелый, изнурительный...
Богатства, как я уже сказал, почти не приносит, чаще горбатым делает. Но он в удовольствие, кто любит землю.
— Бываю часто в сельских хозяйствах, — губернатор хмурит лоб, — и пьянство наблюдать приходится. И безработицу. И какое-то безразличие, равнодушие к своей судьбе, к работе... Ожидание или, лучше сказать, выжидание чего-то...
— Вот-вот! — подхватил Колмаков. — А ведь в наше время не надо допускать, чтоб селяне ожидали, что кто-то им разных благ принесет. Убеждать их надо... А лучше поставить в такие условия, что если вы сами не хотите выходить. .. — Задумался, определяя: откуда? — Оттуда... — сказал, отмахнув в угол рукой, — то вы там и останетесь.
Убежден, что не надо за счет тех хозяйств, которые сохранили себя, вытаскивать те, которые сами себя разграбили, развалили...
Высказываемое Анатолием Федоровичем во многом созвучно мыслям губернатора, хотя оно у директора менее упорядочено, но по существу — правильно. Сказал Колмакову губернатор, что есть у него задумка создать нечто вроде клуба из ста лучших хозяйств, с тем, чтобы остальные могли с них пример брать, учиться у них хозяйствованию. Усмехнулся: — Чтобы «оттуда» их вывести.
— Сами! — крутнул несогласно головой Колмаков. — Только чтоб сами, своим умом и трудом выбирались из ямы, в которую себя загнали. Не следует, как это было в прошлом, сверху подгонять всех к одному уровню. Вытаскивать слабых за счет сильных — тем и другим не в пользу будет... Мы в таком случае никогда богато жить не будем. Сегодня надо поощрять в первую очередь тех, кто кормит людей... Создавать им необходимые условия. Остальных, — убежденный в своей правоте, загорячился Анатолий Федорович. — Как у нас было, в Малиновке...
— Остальных, — перебил не во всем согласный с ним губернатор, — со счетов скидывать полностью тоже нельзя.
— Я вот к чему веду, — продолжает свою мысль Колмаков. — Так вот, в Малиновке... Я там рос. Без отца. С двенадцати лет пошел работать... В конце года получали мы с мамкой мешок пшенички, полмешка овса, полмешка проса — мы уже с кашей будем почти год... Вот и не надо сейчас идти путем реорганизации акционерных обществ в сельхозпредприятия — убегать таким путем от долгов. В этих обществах уже техники не осталось. Ее растащили. Надо вернуть ее от тех, кто недозволенно забрал. Поставить всё на свое место. Отдать тому, кто ее заработал. Разделить, как в колхозе — по мешку делили. Получи вот свою пайку, заработанную. А не так, чтобы хапнул и ушел.
Безответственно ушел, и сегодня — безнаказанный. От таких простые люди страдают. Захапали-то почти всё главные агрономы, главные инженеры, некоторые бывшие директора — тож... Здесь не виноваты ни президент, ни губернатор. Попользовались такие хапуги попустительством местных сельских властей. О безработице вот думаю, — заговорил более резко, должно быть, много обо всем этом накопилось мыслей в директорской голове, выхода требовали. — Стало наблюдаться и такое: тридцати-сорокалетние мужики поработают два-три месяца на подряде в строительстве, на комбайне ли — схватят хороший заработок и сидят дома... Из коллектива я их не хочу изгонять, но заставить работать как-то надо.
— Как? Может, репрессивными методами? Уловив в словах губернатора подвох, Анатолий Федорович мотнул отрицательно головой:
— Нет. Так я не думаю. Как-то материально надо воздействовать, моясет, улучшением жилищных условий для тех, кто добросовестно и круглогодично трудится...
— Как у тебя с жильем? — Этот вопрос глубоко тревожил губернатора. Хотя была продумана и озвучена им программа жилищного строительства для бюджетников, но сознавал, как трудно будет ее реализовать.
— С жильем? — Колмаков чуть подумал. — Вот бывшую баню... Теперь, когда газифицировали каждый дом — осталась без дела. Под жилье переоборудуем и бывший детский садик... Вы проезжали через Малиновку. Обратили внимание, сколько там заброшенных строений? Пустуют. Разрушаются. А их ведь нетрудно под жилье людям оборудовать. Недолго и дешево. У нас ни одно брошенное зазря не пропадает...
...Ехали из Оглухино от энергичного, деятельного и мыслящего человека, рачительного хозяина обратно в Омск уже в надвигающихся сумерках. На этот раз молчал, устав от оглухинских впечатлений, начальник облсельхозуправления, не мешал думать губернатору.
Перебирая памятью увиденное в Оглухино, еще больше — услышанное от Колмакова, губернатор ничего нового не находил ни в словах его, ни в действиях. Однако многое из сказанного директором совпадало, как бы накладывалось на его мысли, укрепляло его веру в то, что он правильно видит, понимает нужды и чаяния сельских жителей, и не только сельских...
В несколько нескладных речах оглухинского директора была та крестьянская правда, которую он, губернатор, четко видел. И всё же сомневался: а так ли видит?
Анатолий Федорович укрепил его и в том, что видит, понимает он проблемы сельчан верно.
И вот о жилье... В Омске тоже есть немало пустующих строений. Нужно все до одного взять на учет. Посмотреть, подумать! — это может быть хорошим подспорьем его жилищной программе.
