Как вспоминает Анатолий Федорович Колмаков, директор ЗАО «Оглухинское», куда сейчас едет губернатор: «Вы, Леонид Константинович, поменяли — и это нам, северянам, импонирует, — маршруты первых лиц области. — Улыбается своей добродушной улыбкой. — Помню, к примеру, Сергей Иосифович Манякин, признанный рачительным хозяином области... Но маршруты его были только на юг. Недолюбливал и не понимал он наш север».

Если ехать от Крутинки в Омск, то по левую сторону им не было замечено чего-то стоящих мужиков: их при нем не было в депутатах, делегатах съездов, на высоких областных должностях. Всё начиналось с Москаленок и Русской Поляны — и Герои Соцтруда, и руководители областного масштаба...

Новый глава области обратил свой взор на ее северную часть. За два-три года изъездил-исходил ее вдоль и поперек.
Полюбил и поверил в омский север, в его нужность для области.
Анатолий Федорович Колмаков вполне правомерно ставит губернатору в заслугу то, что тот начинает раскрывать большие возможности омского севера. Вот-де уже газ с него пошел, есть надежда на наличие нефти.

Выехал губернатор из Омска в Оглухино — это где-то двести километров с немалым гаком от областного центра — с тем, чтобы в тот же день вернуться в Омск.
Такие «крутые» рейсы поначалу его сопутникам — какому-либо из заместителей его или начальнику того или иного отраслевого Управления—казались не совсем обычными... Крутиться, конечно, можно. Гастролировать. Но чтобы такие поездки были дельными... навряд ли!

Леонид Константинович, понимая их настрой, говорит со своей обычной мягкой улыбкой: «Вам бы с Гукасовым поработать!.. Когда я руководил трестом Иртышсовхозстрой, в задачу которого входило освоение сельскохозяйственной зоны строящегося канала Иртыш-Караганда. ..» — Трест входил в «епархию» знаменитого на весь Казахстан Гукасова, о котором Полежаев не устает вспоминать — так глубоко запал в его душу, ярко и крепко запечатлен в мозгу этот человек. — «Эрик Христофорович не давал дремать.

Хотя, случалось, доходило до курьезов. Как-то звонит по телефону:
«Что ты там делаешь?! Что у тебя там темпы строй-монтажа упали?»
«Да, знаешь, Эрик Христофорович, дожди идут. Непролазно!»
Он: «Взгляни в окно. Какой дождь? Солнце за окном!» «Так, — я говорю, — это у вас, в Чимкенте. А я где нахожусь?»

Забывался иногда он. Это — к слову.
Так вот, о темпах его работы...
Утром в семь часов звонит мне домой (а у меня беспрерывное мотание туда-сюда. Нередко случалось, что спал в машине. В степь с дороги свернул—и ночевка. Снабжение продовольствием было неважное. Организовывали котлопункты. На всех стройках. В них можно было держать низкие цены, без больших накруток, как это делается в столовых. Сутками мотался, организуя эти котлопункты). И вот он мне звонит: «Давай-ка в двенадцать часов в Мирном встретимся». А до Мирного от Павлодара четыреста километров. Он прилетает на самолете, а я должен на машине за пять часов их одолеть. Ни «Мерседесов» тебе, ни «Вольво» — затрапезный Уазик. Дорог хороших еще не было.
Как ехал — передать невозможно. Но в двенадцать часов — на месте. Ровно в двенадцать он подъезжает. Ни вопросов, ни удивления: как ты приехал?! Вроде всё в порядке вещей. Его абсолютно не интересовало, как добрался.

Съездили в поселок Молодежный. Побывали в главном Управлении канала (он уже как-то предвидел, что со временем придется заниматься и этой стройкой, поэтому интересовался ее производственной базой, технической оснащенностью), вернулись в Мирный. Пообщались немного, он говорит: «Ну ладно, я полетел. Часиков в семь позвоню еще...» Это значит, что мне снова через пять часов надо быть в Павлодаре, и опять бешеная гонка на машине. Вечером я уже в Павлодаре, на рабочем месте жду звонка. Такой вот характер, стиль работы Гукасова. Этот темп и у меня от него».

Когда задавали несколько иной вопрос: как-де вы успеваете и там, и там? Отвечал: «Всё оттуда, из Казахстана. Просто у вас другая школа. Люди мы одинаковые, но школа у нас разная. Я верен той школе... И пока мои физические возможности позволяют, я буду придерживаться раз и навсегда заданного себе темпа. — В заключение говорил: — Когда не смогу так... просто не буду работать — мне станет неинтересно. Другим я себя не представляю. Пока я нахожусь в развитии. Как только остановлюсь, когда мне станет лень куда-то ехать: «А зачем, — скажу я, — мне это дело надо?» — Тогда я прекращаю работать. Значит, мои генерирующие способности исчерпаны. Буду заниматься буддизмом — сидеть, вспоминать... Но играть в начальника, занимая созерцательную позицию — это не в моем характере».

Очень высокую планку физических и моральных требований поставил себе губернатор.
Хотел бы видеть ее близкой к своей и у своих заместителей. Но сознавал и то, что посильно ему — не всем дано. Поэтому был снисходителен, не был так жестко, как к себе, требователен к ним.
Они так это понимали: через колено не ломал. Но своим примером как бы учил, как надо работать.

Это было у губернатора от уроков, преподанных ему Эриком Христофоровичем, до которого, понимал сам, ему тоже было трудно дотянуться.

Ехали в Оглухино с Белевкиным.
Середина лета. Пора сенокосная. На небе — ни облачка. Солнце печет.
По обе стороны дороги пашни с низкорослыми белесыми зерновыми, поникшими от иссушающего зноя, всё чаще перемежаются густо-устойчивой зеленью и свежестью лесов, трав в низинных луговинах.

Травостой нынче повсеместно хороший. Выдобрел на весенних запасах влаги, пополненной майскими дождями. После мая на большей части области не брызнуло.
— Как считаешь, долго еще простоит такая сушь? — спрашивает Виктора Яковлевича губернатор, понимая, что тот, как и сам он, как даже профессионалы-«погодники» не смогут ответить на этот вопрос. Но всё же узнать его мнение интересно.
Белевкин, как и ожидал от него губернатор, говорит неопределенно:
— А кто его знает... Гадать, конечно, можно. Как по той пословице: «Бабушка надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет».
— Сколько еще могут продержаться без дождей зерновые? Ведь ты скажи! Третий год подряд засуха...

— Недели две, — ответил, как и в прошлый раз — ровно год назад — Виктор Яковлевич. — Это — яровые. Хотя некоторые местами уже выгорают. Убрать бы их на сено, пока совсем не пропали. Озимые ушли от засухи. Хватило весенних запасов влаги. Дадут центнеров по 25-30 на круг с гектара — это по минимуму.
— Что-то там небесная канцелярия ерундит...
— Погода... она что... — водитель как бы сам с собой рассуждает, краем уха улавливая разговор начальства. — Она что похотливая баба, которая крутит задом... Это то ж самое... Сегодня солнце жарит, завтра — не знаешь, каким боком всё обернется...
— Верно, — соглашается губернатор. — Вот подвела так подвела погодка! Какие виды опять были на урожай! Думали, что зерном засыплемся, и вот...

— Ладно еще, что травы успели подрасти. С кормами будем...
— Слышал, что сказал водитель? Вдруг действительно крутнет погодка, как та «баба»!..
Машина бежит меж лугов со скошенной травой. Сенокос в разгаре! «Смотри, сколько травы свалено!»
— Думаю об этом, — отзывается Виктор Яковлевич, — каждый погожий день для заготовки кормов дорог. Урывать надо... Прибраться поскорее с сеном. Всякое может быть...
Миновав длинную придорожную ленту березняка, вновь выскочили на чистину. Слева, на изгибистой меж лесов гриве скошенная трава в гребе. Частые валки говорят, что трава здесь была рослой и густой.

Справа, на более широкой пустоши идет скирдование. «Беларусь» с навешенным стогометом поднимает большие охапки сена на четырехметровой высоты скирд. Два скирдоправа должны поправлять его там, укладывать как надо... Другая «Беларусь» бегает по греби, набивая сеном круглую быстро вращающуюся утробу.

Уже почти проскочили мимо сенозаготовителей, но что-то заставило губернатора остановить машину.
— Пройдем к рабочим, — позвал он с собой Виктора Яковлевича.
Оставив на дороге машину, пошли по низко похрумывающей под ногами стерне к скирдовальщикам.

Не доходя до них с сотню шагов, губернатор показал Виктору Яковлевичу на стогометчиков:
— Ты смотри, что они выделывают!
Стрела стогомета с полукопной сена в «когтях» как бы резвится над незавершенным ометом: то падает на него, то, не выпуская из «когтей» сено, поднимает его вновь, мотает туда-сюда. Два скирдоправа, уклоняясь от опасного груза, то убегают на края клади, то падают в сено.

— Нашли место для игры! — так понял происходящее Виктор Яковлевич.
— Да пьяные они! — сказал раздраженно губернатор. — Или те, что на скирде, или тракторист, а скорее, все трое!

Чуть в отдалении от скирдометчиков стоят человек пять зрителей, смотрят с большим любопытством на происходящее. Губернатор почти подбежал к ним: — Кто здесь старший?!
Его тотчас узнали. На лицах удивление: сам губернатор?!

После короткого замешательства мужик лет сорока на вид, с краснощеким улыбчивым лицом, отозвался:
— Дак, Леонид Константинович, как тут определить... все мы, в своем роде, старшие. Кто к чему приставлен... — Смутившись под гневным взглядом губернатора, он признается своеобразно: — Оно, так сказать, бригадир на меня указал: ты-де, Федор, приглядывай тут. Значит, вот и всё...
— И как ты приглядываешь?! — лицо губернатора всё больше мрачнеет. — Стоишь, смотришь... Он же,— показал кивком головы на стогомет, — покалечить людей может. Тракторист пьяный у тебя.

Старшой Федор хохотнул, сказал с искренним удивлением:
— Чего это он у меня? Он, Ванька-то, сам это... помимо всех прочих поддал...
— А те, что на скирде — тож помимо того?..
— Они — тож... — И, помолчав, Федор допояснил рассудительно: — Разве кто тверезый полез бы под Ванькин стогомет?..
— Это верно, — поддержала Федора женщина в выцветшем до неузнаваемости его первоначального цвета, глухо повязанном на голове платке, — все они там под пьяную лавочку.

— Ну, а вы?., чего смотрите?! Немедленно... Ты, старший, чего стоишь? — губернатор взял крепко за руку беспечно улыбающегося Федора. — Прекрати эту «пьяную лавочку», пока беды не произошло.
Федор попятился, высвобождая руку.
— Дак я как? Он, Ванька, в кабине всё ж... За шиворот не ухватишь. Ишшо осерчает шалопут — трактором стопчет.
Губернатор, оставив трусоватого Федора, пошел к стогомету.